Энигмастер Мария Тимофеева

Маша по диагонали пробежала взглядом небольшую в сравнении с монографиями статью, не обращая внимания на переводческие ляпы. Задержалась на таблицах в приложениях. Нахмурив брови, вернулась к статье. Снова обратилась к приложениям: теперь ее заинтересовал текст собственно «Кайдзю-моногатари». Со старояпонским переводчик обошелся особенно вольно, хорошо хоть от себя ничего не вписал. «Интере-е-е-есно…» – напевала Маша, позабыв обо всем на свете. «Кайдзю-моногатари», иначе – «Повесть о чудовище», по размерам не превышала школьного изложения на тему «Как я провел каникулы». В ней высоким штилем излагалось приключение некого рыбака, заброшенного страшной бурей на остров Хагэхати (этот топоним переводчик счел за благо перевести как «Мертвая голова», но, словно бы устыдившись собственного полета фантазии, сделал уточнение: «Лысый череп»). От пережитого ужаса и страданий рыбак, которого звали Ватасиваэби, изрядно повредился рассудком. Когда буря утихла и рыбака сняли с каменистого, напрочь лишенного растительности клочка суши (один ри в длину, а в ширину и половины того нет), он понес какую-то болезненную чушь. Будто бы в самый разгар стихии пучина разверзлась и на остров ступило чудовище по имени Жемчужный («Перламутровый!» – не изменил себе переводчик, задержавшись на слове «синдзю») Утес в рассуждении отправить его на дно морское, благо размеры позволяли. Почему Жемчужный, автор не объяснял, но это было вполне в мифологической традиции: просто давать вещам имена, о смысле которых читателю оставалось лишь гадать, а не догадаешься, так сам дурак и получаешься… Уж совсем было занесло чудовище ногу с тем, чтобы топнуть сколько есть силы (вариант от переводчика: «Со всей дури!»), как рыбак, справедливо решив, что терять ему нечего, выпрямился во весь свой жалкий рост и обратился к нежданному гостю с речью. «Привет тебе, моя ослепительная погибель! – возгласил он. – Не ведал я, недостойный, что паду столь прекрасной смертью, но сердце мое разрывается от скорбной мысли о том, что не узнают родные и друзья, какой превосходный выпал мне жребий на склоне жизни!..» Ну, и, как водится, на лету сложил хайку:

Унесена прибоем
Маленькая Crassostrea denselamettosa.
(«Устрица!» – мысленно возопила Маша).
Кто же о ней вспомнит?

После такого демарша Жемчужный Утес замер, охваченный состраданием. А затем заговорил с несчастным Ватасиваэби человеческим языком, но разум у того окончательно померк, и он не помнил ни слова из сказанного. Чудовище же, удовлетворив дефицит общения, изрыгнуло в небеса фонтаны огня и осторожно, чтобы не расколоть сушу на кусочки, станцевало народный танец «Окаёси-ко». После чего без особой спешки пересекло остров и под раскаты грома и сверкание молний, что били ему в самую макушку, сызнова кануло в морские воды. Рыбаку, натурально, никто не поверил, рассказанное было соотнесено с его душевным состоянием и предано забвению… было бы. Но наш рыбак, как отмечалось выше, не обделен был литературным даром и запечатлел свою удивительную историю тушью на бумаге.

Последнее обстоятельство позволило профессору Хисамацу снабдить текст повести ироническим комментарием в том смысле, что одной фразы бывает достаточно, чтобы вскрыть фантастический смысл в самой изощренной стилизации под реальность. Не слишком ли грамотен оказался полоумный рыбак, не чересчур ли доступны явились ему в его убогой хижине тушечница и бумага? Было очевидно, что Хисамацу-сэнсэй, несмотря на сомнительную специализацию, все же довольно твердо стоял на позициях научного материализма и старательно это демонстрировал. Иногда даже чересчур старательно…

И все же: почему Утес, и вдруг Жемчужный?

И зачем обычной наблюдательной гравиплатформе резервные батареи?

Маша рассеянно пролистнула таблицы в приложениях и завершила сеанс связи с Глобалом.

Как же ей все-таки не хватало внутреннего объемного видения, как недоставало умения держать в памяти на короткой привязи все, даже самые мелкие детали! Наверняка что-нибудь да упустила, проглядела, причем что-то важное, определяющее, дающее вектор поиска. Нет, никогда не ей стать таким же выдающимся энигмастером, как несравненный Эварист Гарин…

Ну да и фиг с ними, с деталями.

– Все ясно! – объявила Маша в пространство. – Слышите? Я все поняла, нравится это вам или нет.

Она снова поглядела на часы. Так и есть: за чтением старинной прозы Маша потеряла ощущение времени. Срок, отпущенный юным Сабуро, почти истек. И теперь нужно было не пробираться на берег моря украдкой, на цыпочках, а чесать туда со всех ног. Причем, заметьте, босиком, потому что в одной босоножке долго не пробегаешь. А искать полную пару обуви в пустом отеле не хотелось, да и не было времени.