Эльминстер в Миф Дранноре

Глаза другого старейшины Старимов – леди, такой старой, что у нее выпали почти все волосы (их остатки прикрывала теперь диадема с драгоценными камнями), – поочередно блеснули в сторону каждого члена оскорбленного семейства эльфов.

Она вздохнула и печально сказала:

– Вот уж не думала, что доживу до того дня, когда эльф дома Старимов, даже такой непомерно спесивый дурак, будет стоять в Суде и угрожать правителю Кормантора. Да еще открыто нападет на него, с заклинаниями, и втянет народ Суда в это кровопролитие!

– Успокойтесь, сестра, – пробормотал еще один Старим, хотя у самого дрожали губы от сдерживаемых слез.

– Вы видели? – внезапно разнеслось эхо под стропилами, когда в дальнем конце комнаты распахнулась и грохнула об стену дверь. – Это означает войну! К заклинаниям! Проклятие Солонора на ваши трясущиеся колени! К заклинаниям! Мы должны поспеть в Суд, пока этот убийца Иритил не удрал!

– Перестань, Маэраддит, – попытался остудить его широкоплечий эльф, сидевший ближе всех к сфере.

Молодой эльф его не услышал:

– Шевелитесь! Почему вы робеете, старейшины! Эй вы, где ваша гордость? Нашему лорду спикеру пустили кровь, а вы тут стоите наблюдаете! Что…

– Я сказал, хватит, Маэраддит! – снова и так же сдержанно, как до того, произнес сидевший эльф. Взбешенный юноша замолк на полуслове и опустил глаза, чтобы не видеть этих спокойных лиц, каждое из которых несло на себе следы собственного горя и потрясения.

Старший архимаг дома Старима снисходительно оглядел молодого эльфа:

– Бывают дни, когда можно погибнуть ни за что, бессмысленно, – сказал Улдрейн Старим своему дрожащему от ярости юному родственнику, – и Лломбаэрт использовал – еще как использовал! – такой день. Нам повезет, если на дом Старима не объявят охоту и не убьют нас всех до последнего. Придержи свой гнев, Маэраддит. Если еще и ты выкинешь свою жизнь, после всех потерь в той палате, – он слегка кивнул в сторону сферы, в недрах которой все еще продолжалась битва, ~ то будешь дураком, а не героем.

– Но, старший лорд, как вы можете такое говорить? – запротестовал Маэраддит, махнув рукой на сферу. – Неужели вы так же малодушны, как остальные из этих…

– Ты говоришь, – с неожиданным металлом в голосе прервал его Улдрейн, – о старших. О Старимах. Нас уважали и чествовали, когда родитель твоего родителя был еще младенцем. Даже когда он хныкал или плакал, то и тогда не вызывал у меня такого отвращения, какое сейчас вызывает твоя ребячливость.

Молодой воин уставился на него с подлинным изумлением. Глаза архимага смотрели прямо в его глаза, как два копья-близнеца: остро и беспощадно. Улдрейн жестом указал на свои ноги, и Маэраддит, проглотив комок в горле, опустился на колени.

Самый могущественный архимаг дома Старима смотрел на него сверху вниз:

– Да, ты действительно ошеломлен и разгневан тем, что погиб один из наших. Но твоя ярость должна быть направлена на то, что Лломбаэрт посмел вовлечь в свое предательство весь дом Старима. Одно дело – выступать против недальновидности коронеля, совершенно другое – нападать и обвинять правителя Кормантора перед всем его Судом. Я стыжусь. Все родственники, которых ты считаешь малодушными, и горюют, и стыдятся, и потрясены, Кроме того, они еще и втрое достойнее тебя, поскольку знают, что корманторец – благородный корманторский эльф из Старимов – всегда держит себя в узде и никогда не предаст честь и славу этого большого семейства. Поступить так, как поступил Лломбаэрт, – это значит наплевать на имя семьи, которое ты так горячо защищаешь, значит запятнать имена и память всех своих предков.

Теперь Маэраддит был бледен, и слезы блестели у него на глазах.

– Если бы я был жесток, – продолжал Улдрейн, – я поделился бы с тобой некоторыми воспоминаниями, которых ты никогда не слышал. Ты утонул бы в их тщеславии и печалях. Наше семейство имеет огромный вес, но ты еще слишком молод и глуп, чтобы понять, какие это налагает обязательства. Не говори мне о войне, не призывай к заклинаниям, Маэраддит.

Молодой Старим ударился в слезы, а старый эльф-маг вдруг поднялся из кресла и опустился на колени рядом с рыдающим Маэраддитом, обхватив его, словно старым железом, по-старчески трясущимися руками:

– Тем не менее, я понимаю и твою ярость, и беспокойство, – сказал он в самое ухо юноши. – Тебе нужно как-то справиться со своей болью и защитить имя Старимов. Мне нужно, чтобы твоя боль оставалась в тебе. Мне нужно, чтобы твоя ярость горела в тебе. Мне нужно, чтобы эта печаль никогда не позволила тебе забыть то, что натворила глупость Лломбаэрта. Ты – будущее дома Старима, и моя задача – сделать из тебя клинок, который никогда не опускается, привить тебе гордость, которая никогда не запятнает себя позором, воспитать в тебе честь, которая ничего никогда – никогда! – не забывает.

Маэраддит изумленно откинулся назад, и Улдрейн улыбнулся ему. Молодой воин с потрясением увидел слезы, блестевшие и в глазах старейшины.

– Учти это, молодой Маэраддит, и постарайся сделать так, чтобы я мог гордиться тобой, – проворчал архимаг.