Елизавета I

И словно по наитию — да и понимая, что надеяться на благоприятный отклик особенно не приходится, — Елизавета добавила в виде постскриптума два коротких возражения на наиболее серьезные из «доказательств» ее вины. Возможно, говорит она, Уайатт действительно писал ей, но в таком случае послание это не дошло до адресата; что же касается письма, обнаруженного во французской дипломатической почте (огласке его Гардинер не предал, сославшись на то, что оно где-то затерялось), то она не имеет ни малейшего представления, как оно там оказалось, ибо никогда в переписке с французским посланником не состояла.

Письмо заняло полторы страницы. Чистую половину второй Елизавета на всякий случай зачертила — нельзя давать ни малейшей возможности для манипуляций, оправдание не должно превратиться в признание вины. Затем она передала письмо советникам, и те понесли его королеве. Они долго не возвращались, и это укрепило Елизавету в надежде, что Тауэр как минимум откладывается.

На самом же деле письмо привело Марию в ярость. Как могли эти мягкотелые посланники позволить Елизавете так одурачить себя? Разгневанная тем, что ее осмелились ослушаться, — а также и тем, несомненно, что снова придется отдавать то же самое неприятное распоряжение, — Мария принялась отчитывать Винчестера и Сассекса, как нашкодивших детей. Будь жив отец, бушевала она, они бы себе такого неповиновения не позволили. И она его не потерпит!

На протяжении всей этой тирады письмо, столь красноречивое, столь тщательно составленное, лежало непрочитанным; да, впрочем, в любом случае призывы Елизаветы бессильны были смягчить королевское сердце. Напротив, к несчастью для отправительницы, избранная ею тактика только укрепила глубинное недоверие сестры, неколебимое недоверие прямой, простодушной и честной женщины по отношению к женщине более умной и менее щепетильной. Мария успела узнать, что такое притворство (не говоря уже о приливах и отливах) во время царствования своего отца, когда она замышляла уйти морем и избегнуть таким образом всех тягот положения второго лица в королевстве. В ту пору она и сама научилась хитростям, которые сейчас использует Елизавета, чтобы провести ее, так что реакция оказалась предсказуемой — высокомерный сарказм.

Все так знакомо — и мерзко. Никаких новых решений не будет. Советникам было приказано на следующее же утро вернуться во дворец и выполнить свой долг (воспользоваться полночным приливом не отважились — в темноте, когда берега Темзы пусты, врагам королевы будет совсем нетрудно выкрасть узницу).

Следующий день, это было Вербное воскресенье, выдался хмурым и безрадостным. По всей столице служили праздничную мессу, и горожанам было велено «оставаться с веточками вербы в церквах» — надо отвлечь общее внимание от прохода королевского судна. Но вербы стояли поникшие под дождем, и праздник у королевы, шедшей в одной из процессий, оказался испорченным.

На сей раз Елизавета подчинилась Винчестеру и Сассексу без всяких возражений и в сопровождении немногочисленных слуг взошла на немедленно отчаливший корабль. Впереди неясно виднелись очертания Лондонского моста, посреди домов и торговых лавок тут и там возвышались столбы-виселицы с разлагающимися телами казненных изменников. Из-за дождя плыть было труднее обычного, стремительные потоки, сталкиваясь друг с другом, образовывали под мостом с его девятнадцатью мощными опорами, настоящие пороги. Подгоняемый течением, корабль нырял из стороны в сторону, матросы всерьез опасались, что хрупкое суденышко либо перевернется, либо его засосет в воронку, либо просто разлетится на щепы, оказавшись в узком проходе между «быками». «Корма, ударившись о что- то твердое, опустилась настолько низко и уровень воды упал так, что судно некоторое время не могло выйти из-под моста». Тем не менее выкарабкаться все же удалось, и матросы получили обычную премию, положенную за «проводку судна под мостом».

А Елизавете, пребывавшей в чувствах совершенно расстроенных, потрясенной отказом сестры даже выслушать ее мольбу, кораблекрушение могло показаться даже лучшим исходом — в сравнении с тюрьмой. Едва достигнув двадцатилетия, она повторяет тот же печальный путь, на который ее мать ступила в двадцать девять, изживает несчастную судьбу, которую бессердечные придворные пророчили ей с младенчества. То, что ей не удалось победить враждебность королевы и ее окружения, приводило Елизавету в отчаяние, лишало мужества войти в Тауэр достойно, как подобает особе королевской крови.