Элементарно, Ватсон!

Вся территория выставки была рассечена надвое широким променадом, шедшим от Триумфального моста на южной оконечности парка до Электрической башни на его северном конце. Все павильоны были окружены каналами, прудами и фонтанами, отчего эти огромные, сложные и прекрасные сооружения с затейливым орнаментом стен не просто освещались магическим светом, но и многократно отражались в бесчисленных прудах и каналах. Создавалось впечатление, что перед тобой настоящий город с множеством куполов, башен и шпилей.

Описать простыми словами архитектуру выставки представлялось мне невозможным: причудливая смесь неоклассики, испанского барокко и чистой фантазии, причем все это располагалось бок о бок, а порой и вовсе сливалось в одном здании. Некоторые строения напомнили мне богато украшенные индуистские храмы с их яркой желтой или огненно-красной окраской и зелеными панелями.

Как только мне начинало казаться, что я наконец понял организующий принцип выставки, как тут же приходило осознание, что мое «понимание» было неадекватным и неполным. Цвета зданий в южной части парка казались живыми и яркими, а ближе к северной оконечности, к Электрической башне, становились более мягкими и сдержанными. Этот цветовой сдвиг словно символизировал собой переход от варварской пышности к современной утонченности. Там высилось множество скульптур — великолепных спектаклей, застывших в камне. Одна группа представляла собой «Пробуждение человека», другая — «Покорение Природы», следующая за ней — «Достижения человека». На некоторых сериях скульптур были таблички: «Эра дикости», «Эпоха деспотизма» и «Век просвещения». Если здесь имел место некий организующий принцип, то заключался он в том, что создатели выставки поклонялись прогрессу и указывали на него всюду, где им удавалось его обнаружить.

Время от времени Холмс спрыгивал с подножки экипажа, чтобы вплотную рассмотреть то или иное здание. Порой он прижимал лицо к стеклу, чтобы увидеть то, что находилось внутри, или становился на край фонтана и всматривался в даль, будто прицеливаясь из ружья в отдаленную мишень. Либо, становясь у парапетов, вытягивал шею, словно высматривая воображаемых снайперов.

В конце концов я тоже сошел с экипажа и пошел рядом с Холмсом.

— Что мы здесь делаем ночью? — спросил я.

— Выставка была открыта все лето, и сейчас о ней услышали практически все. Предполагается, что к моменту ее закрытия в следующем месяце ее посетят около восьми миллионов человек. Если бы мы попытались провести наше исследование завтра, то не только привлекли к себе внимание, но завязли бы в огромной толпе.

— Исследование? Прекрасно, но что мы исследуем?

— Уязвимые точки и потенциальные возможности, друг мой. Мы должны не только найти наилучшие способ, время и место для нашего театрализованного покушения. Нам нужно в назначенный день обеспечить себе монополию на президентское убийство.

— Что?!

— Вы знаете, что президент Маккинли в 1898 году нанес Испании сокрушительное поражение. В глазах многих европейских держав он представляет собой новую и опасную силу. Он также дал понять своим монополистам и их политическим союзникам, что собирается лишить их многих привилегий, в том числе и вседозволенности. Вряд ли найдется человек, у которого было бы больше могущественных врагов, чем у Маккинли.

— Иными словами, мы должны оберегать жизнь президента, для того чтобы убить его?

— Именно. Наша маленькая комедия может иметь успех только в том случае, если не произойдет настоящая, реальная трагедия. — Он прошел несколько шагов. — Поэтому я и сказал президенту, что мы должны выполнить намеченное шестого сентября. Мы не можем позволить себе тянуть время до десятого или двенадцатого — это недопустимый риск.

Я промолчал, внимательно наблюдая за своим другом, и вскоре понял, что высматривал Холмс. Он проявил особый интерес к «Павильону ацетилена», обошел его вокруг и покачал головой.

— Опасность взрыва слишком очевидна, — сказал он. — Мы можем избежать ненужного риска, если президент будет держаться подальше от этого павильона.

Мы проследовали дальше, дойдя до стадиона на северо-восточном краю выставки. Это было гигантское строение, учитывая тот факт, что возвели его лишь на одно лето, после чего оно, как и все здания выставки, будет снесено. Стадион мог вместить двенадцать тысяч зрителей.

— Заманчивое место, — отметил Холмс. — Прелесть такого открытого пространства в том, что наш человек мог бы стоять на площадке посреди поля, в то время как двенадцать тысяч зрителей сидят на трибунах. Позднее они все как один клялись бы, что видели, как президент был убит, хотя в реальности каждый из них видел бы только то, что человек на площадке упал.

— Да, это стоит взять на заметку, — согласился я. — Мы могли бы произвести холостой выстрел откуда-нибудь сверху — возможно, с Электрической башни — и затем разыграть спектакль с падением президента, в которого попала пуля убийцы.

— Посмотрим, не найдется ли еще что-нибудь полезное.