Экзотики

Туалетъ ея, или, вѣрнѣе, костюмъ, довершалъ дѣло присоединенія ея къ дюжинѣ, къ толпѣ, если не къ легіону одинакихъ и однородныхъ съ нею красавицъ. Все было не просто, не только — une toilette tapageuse, но — одѣяніе съ подмостковъ театра. Это была королева изъ оперы, балета или фееріи. Яркій бархатъ и атласъ, золотистыя кружева, накидка съ соболями и съ кованымъ золотомъ галуномъ, брилліанты всюду, отъ ушей и пальцевъ до пряжки и булавокъ широкой и высокой шляпы, которая была и Вавилонъ, и огородъ, и дремучій лѣсъ, и… чертовщина! Діана усѣлась на диванчикѣ, одна, мужчины расположились вокругъ стола. Мексиканецъ крикнулъ: «garèon»!. (одно изъ десятка словъ, что онъ зналъ), и когда лакей появился, онъ вопросительно поглядѣлъ на свою даму, какъ бы приглашая ее.

Она заявила громко:

— Je veux me griser! — И прибавила:- Un lait chaud! — и обратясь тотчасъ къ Мойеру, она сказала быстро:- Bien assortie?!

Другой бы не понялъ, но Мойеръ, человѣкъ бывалый и знакомый хорошо съ жаргономъ женщинъ въ родѣ Діаны, обвелъ глазами ея кавалеровъ нѣсколько покровительственно и улыбнулся.

— Русскій, мексиканецъ и японецъ, — сказала Діана. И говоря, она тыкала на нихъ по очереди пальцемъ.

— Три представителя трехъ частей свѣта! — сказалъ д'Ультатъ.- C'est très chic…

— Oh, oui… Et je m'amuse… — воскликнула она патетически.- Je m'amuse, mes enfants… Oh! Dieu voit tout!..

И красавица подняла театрально глаза къ небу, какъ бы изображая отчаяніе и страданіе.

Слова, голосъ и жестъ были такъ неподдѣльно комичны, что четверо совсѣмъ незнакомыхъ сосѣдей прыснули со смѣху, не стѣсняясь… Мексиканецъ ровно ничего не понималъ и только таращилъ глаза. Князь Черниговскій понималъ, что Діана подсмѣивается и остритъ и счелъ нужнымъ тоже улыбаться.

Японецъ, косясь своими узкими глазами на нее и на ея собесѣдниковъ, отлично понималъ, что Діана подымаетъ на смѣхъ именно ихъ троихъ, но не зная, какъ отгрызнуться, онъ ограничился тѣмъ, что сталъ дерзко смотрѣть на Мойера, какъ бы предупреждая, что «ей» онъ спуститъ, а «ему» нѣтъ. Мойеръ понялъ и, заглянувъ ему въ глаза добродушно-весело, мотнулъ головой на нее, какъ бы говоря:

«Развѣ на этакихъ обижаются, развѣ съ этихъ женщинъ взыскивается»!..

Діана перезнакомила ихъ тотчасъ же. Мойеръ поспѣшилъ заявить, что видѣлъ виконта на балѣ Кергарена и былъ свидѣтелемъ, какъ его пригласила на котильонъ русская красавица.

— Сама пригласила, имѣя другого кавалера, — сказалъ онъ.

— Кто же это? — спросила Діана.

— Графиня Нордъ-Остъ, — заявилъ японецъ, смущаясь.

— Encore elle? — воскликнула женщина на весь кафе.- Elle commence à m'embêter, celle-la! Elle veut donc me souffler tous mes amans!

Виконтъ Фушигама началъ ухмыляться во весь огромный безгубый ротъ и не зналъ, что сказать на это публичное признаніе. Мексиканецъ понялъ, хотѣлъ что-то сказать Діанѣ по этому поводу, но произнесъ только два слова:

— Pourquoi, Diane?.. — и смолкъ, не зная, какъ выразиться.

— Знаете, messieurs! — воскликнула она. — Господинъ Бермудо выучилъ по-французски только два слова: «Pourquoi» и «Encore»… И онъ мнѣ ихъ повторяетъ разъ по сту въ день.

Мексиканецъ опять понялъ и насупился.

— Ну, ну! Voyons, mon loup! Не обижайся! Ça ne te va pas!.. — И протянувъ руку, Діана погладила его по головѣ и взлохматила. Предложивъ виконту и д'Ульгату заняться разговоромъ, она тихо начала говорить съ Мойеромъ, жалуясь, что ее преслѣдуютъ рѣзкой критикой и насмѣшками въ газетѣ «Oil Blas», и она проситъ у него совѣта, какъ у журналиста, что ей сдѣлать.

— Завести друга въ другой какой-нибудь газетѣ,- отвѣтилъ Мойеръ шопотомъ, — который бы за каждое рѣзвое сужденіе о васъ отплатилъ насмѣшками сторицею, а въ крайнемъ случаѣ рѣшился бы croiser le fer… Какъ рукой сниметъ.

Діана улыбнулась, глаза ея блеснули какъ-то странно, и она глянула въ упоръ въ глаза Мойера… Онъ что-то шепнулъ…

— C'est dit… — шепнула и она и, обратясь къ мексиканцу, прибавила:- Прикажи подать шампанскаго… Ну, живо!.. Vite! Tararaboum-bia!! Je veux me soûler! Я хочу выпить за здоровье журналистовъ, защищающихъ честь своихъ пріятельницъ! Вѣдь такіе будутъ, мосьё Мойеръ?

— А такія будутъ? — спросилъ онъ, усмѣхаясь.

— Будутъ! Я вамъ это объясню… Ну, послѣ-завтра. У меня. Въ десять часовъ. Ça vous va-t-il?

Мойеръ наклонилъ голову молча.

VI

«Diane d'Albret», какъ звалась эта женщина оффиціально, — было un nom de guerre, въ дѣйствительности же она называлась — Marie Cruchonnet. Она говорила иностранцамъ, что представляетъ собой послѣднюю отрасль стариннаго дворянскаго рода, того самаго, изъ котораго вышла знаменитая мать Генриха IV. Разумѣется, всѣ, даже и какой-нибудь мексиканецъ, знали, что это отчаянная ложь, но и сама mamselle Cruchonnet знала, что ей никто не вѣритъ. Да это и не нужно; принято лгать не затѣмъ, чтобы вѣрили, а «такъ» — èa se fait!

Въ дѣйствительности, Мари Крюшонне была дочь консьержа. Еслибы ея родители имѣли какое-либо другое общественное положеніе, высшее или низшее, то судьба ихъ дочери была бы совершенно иная.