Экватор

По истечении двух часов, оставив свою лошадь на попечение одного из помощников управляющего, он вернулся назад на «дековильке», усевшись на гору из какао в одном из вагончиков, которые тянул за собой такой же небольшой паровозик. Когда часы пробили шесть, и солнце стало садиться, работники начали стекаться со всех концов вырубок на центральную площадь. Они шли усталым шагом, опустив плечи, по одному или группами, с трудом удерживая в бессильно повисших руках свои «максимы». Дойдя до места, они садились или ложились прямо на землю, едва разговаривая между собой, каждое их движение говорило о том, что их силы на исходе. В половине седьмого управляющий призвал их построиться. Начиналась вечерняя проверка. Снова люди считались по головам, на случай, если кто-то вдруг, тронувшись рассудком, решился расстаться навсегда со своим контрактом, с соблюдением в отношении него законности и с «безопасной» жизнью на плантациях, чтобы поменять все это на мрак сельвы, с ее поджидающими на каждом шагу опасностями и висящей в воздухе безысходностью. После проверки они шли строем, чтобы получить паек для своего ужина, который потом приготовят у себя в деревне: вяленая рыба, рис и бананы — для себя и своих семей, если таковые имелись. Следя за этой сценой со своего наблюдательного пункта на веранде Большого дома, Луиш-Бернарду вспомнил о том, что, по идее, должно было следовать за этим, согласно идиллической версии, изложенной ему одним из управляющих или в соответствии с тем, что он когда-то читал: «После того, как они услышат команду „разойдись“, все возвращаются в поселок, где ужинают и потом развлекаются, разговаривая или танцуя до тех пор, пока не зазвенит колокол, означающий наступление времени для отдыха. В выходные, когда они, как правило, могут лечь спать попозже, организуются шумные барабанные вечеринки, в которых работники через танцы, вольные телодвижения и жесты могут выразить все свои радостные чувства. Никакие заботы о том, как прокормить себя и свои семьи их не беспокоят, поскольку все они находятся на содержании у хозяев, которые предоставляют им трехразовое питание, одежду, жилье и медобслуживание, а также денежное вознаграждение и билеты туда и обратно, до того порта, откуда они прибыли… Имея все эти завидные преимущества и привилегии, окруженные поддержкой и всесторонней отеческой заботой хозяев и попечителей, живя в этом благополучии, от которого они были так далеки у себя на родине, в Анголе, по окончании контрактов работники довольно часто предпочитают остаться жить на островах…» Луиш-Бернарду даже улыбнулся, когда в голове его всплыла эта цитата, которую он выучил наизусть. Он видел сотни абсолютно подавленных людей, валившихся с ног от усталости, молча тащившихся в свои хижины, с ножом-«максимом» в одной руке и вечерним пайком в другой: неужели автор этой идиллической картины и впрямь хотел определить выражением «радостные чувства» ту горькую песню, которую ему довелось услышать сегодня ранним утром? Он живо представил себе самого автора в этот самый момент где-то в Париже, разместившимся в «Бристоле» или в «Кретейе», готовящимся этим вечером покутить в «Фоли Бержер» вместе с какой-нибудь хористкой и оставить там столько денег, сколько ни одна из этих несчастных душ, работая на плантациях, при всех «преимуществах и привилегиях», при всей «отеческой заботе» не сумеет скопить за всю свою жизнь, работая каждый божий день, от зари до зари.