— Ребенок вы, Иван. — В голосе Руперта впервые забрезжили эмоции. — Ладно. Ступайте обедать.
— А вы?
— А я уже давно там.
Войдя в столовую, он и в самом деле застал там Руперта, любезничающим с соседкой по столу. Дама так и сияла от удовольствия и, когда Руперт дружески кивнул Ивану, смерила его ревнивым взглядом и тотчас опять повернулась к собеседнику.
— Где вы пропадаете, Иштван? — как ни в чем не бывало поинтересовался Миклош. Итальянец кивнул и приветливо улыбнулся, — Мы уже решили, что вы не придете.
— Куда я денусь? — Иван раскланялся с монахом, пожал руку Миклошу, — Зачитался, не заметил, как время пролетело.
— Мы тут без вас заказали рассольник и дольму. Не возражаете?
— Не возражаю. — Иван не имел ни малейшего представления о том, что такое дольма. Это, должно быть, чертовски вкусно.
Подошел официант с фарфоровой супницей. Пожелал приятного аппетита.
— У вас усталый вид, Иштван, — заметил венгр, разливая рассольник по тарелкам. — Долго гуляли?
— Было дело, — Иван подвинул к себе тарелку. — Спасибо. Марафон в спортивно-познавательных целях.
Монах налил себе в стакан из оплетенной бутылки. Судя по наклону, бутылка была почти пуста.
«Сопьется, чего доброго», — подумал Иван. Невидимый оркестр заиграл «Цыганские напевы» Сарасате. Иван, не поворачивая головы, покосился на Миклоша. Тот ел, сосредоточенно глядя в тарелку. Под болезненно серой кожей на скулах отчетливо проступали желваки. «Хотел бы я знать, о чем ты сейчас думаешь», — тоскливо посетовал Иван и, спохватившись, мысленно замурлыкал:
Слова были из песни и принадлежали девушке-казачке, провожающей любимого на войну, «в путь-дорожку дальнюю». Иван повторил их несколько раз, прежде чем до него дошел смысл припева.
«А казачка-то себе на уме, — усмехнулся он. — За перевооружение ратует. И то сказать, с пикой да саблей против „тигров“ не повоюешь». Он представил себе выражение лица комманданте, пытающегося осмыслить всю эту галиматью, и прыснул.
— Иштвану весело? — холодно осведомился венгр. — Расскажите, посмеемся вместе.
— Потом, Миклош. Не обижайтесь. — Он ощутил на себе чей-то взгляд и, не оглядываясь, встретился глазами с Рупертом. Тот одобрительно кивнул. Иван подмигнул и вернулся к венгру, — В следующий раз, хорошо?
— Дело ваше. — Миклош отставил тарелку. — Не получается у нас с вами разговор последнее время, вы не находите?
«Подари мне, со-о-кол», — затянул Иван.
— Нахожу, Миклош… «на прощанье са-а-аблю», — Не обращайте внимания… «вместе с саблей остру пику подари!»
— …это пройдет.
— Возможно. — Венгр взял из рук официанта блюдо с дольмой. Это были небольшие шарики из виноградных листьев с мясной начинкой. Иван разделил один шарик вилкой и с наслаждением потянул носом. Аромат был потрясающий.
Миклош оценил блюдо по достоинству.
— В ваших краях вкусно готовят, Иштван.
— В наших? — изумился Иван.
— Дольма — узбекское блюдо, — хмуро пояснил Миклош.
— А! — Иван мог поклясться, что видит дольму впервые.
— Тогда чему вы удивляетесь? Разве вы не из тех краев?
— Из тех. — Иван прикончил еще один шарик, — Точнее — из Каракалпакии.
— Каракалпакия, — с трудом повторил венгр. — Это город?
— Автономная республика.
— И большая?
— По площади — да. Около 160 тысяч квадратных километров.
— О, — Миклош удивленно покачал головой. — Больше Венгрии.
— Зато по населению наверняка меньше. Полмиллиона человек.
— Так мало?
— Пески, — пояснил Иван. — Кызылкумы, Устюрт. Приаралье в общем. Необжитые места.
Они говорили по-русски, и монах молча поглядывал то на одного, то на другого. Миклош, спохватившись, объяснил ему, о чем идет разговор. Итальянец улыбнулся и пожал плечами.
— Никогда бы не подумал, что русские так вкусно готовят.
— Азиаты, — уточнил венгр.
— А разве русские не азиаты? — искренне изумился монах.
— В основном нет, — усмехнулся Миклош и выразительно взглянул на Ивана. — Разве что за редким исключением.
Иван доел дольму и принялся за компот.
— Пусть будет по-вашему, Миклош. Азиат так азиат. Потомок кровожадного Чингизхана. Кстати, ваш Атгила тоже родом откуда-то из наших краев.
— Йожеф? — вытаращился венгр.
— Предводитель гуннов. Только не торопитесь с выводами.
— В отношении Аттилы?
— В отношении меня.
— Я попробую, — пообещал Миклош. — Попытка не пытка.
— Вот именно. — У Ивана отлегло от сердца. — Постарайтесь, Миклош.
Сад ходуном ходил от птичьего гомона. Самих возмутителей спокойствия не было видно, но чириканье, свист, рулады, взрывающийся шорох крыльев доносились со всех сторон. И еще в саду стояла весна. Трудно сказать, из чего складывалось это ощущение, — птичий ли гвалт был тому виною или тонкий аромат цветущих деревьев, но было сно настолько реальным, что перерастало в уверенность, и от этого захватывало дух и сладко кружилась голова.
Такое Иван наблюдал впервые, обычно сад был сонно спокойным царством вечного лета и никаких особых эмоций не вызывал.