Экспресс «Надежда»

Иван облегченно вздохнул, сел, сбросил ботинки и, откинувшись на податливую спинку кресла, с наслаждением вытянул ноги. Через минуту он уже спал, но и сон был как бы гипертрофированным продолжением фантастической реальности: из молочно-белого тумана возник комманданте в безукоризненном голубом мундире, потом туман заполыхал пронзительно-алым светом и фигура комманданте начала стремительно таять и сквозь нее проступил ажурный решетчатый силуэт, отдаленно напоминавший человеческий и разительно от него отличающийся. Вдруг пошел дождь, и на его фоне еще четче проступил черный, словно обуглившийся каркас того, что еще недавно именовалось комманданте Дождь перестал, и угольночерный скелет на глазах оброс плотью и превратился в… отца Мефодия. Потом поп исчез, и на его месте возникла фигура Руперта. Руперт уставился Ивану в глаза, подмигнул, и сквозь него явственно проступил схематический силуэт человека, каким рисуют его дети: черточка — туловище, две черточки — ноги, черточка — руки и заштрихованный кружок — голова.

Иван брезгливо передернулся, открыл глаза и вздрогнул: перед ним, уныло помаргивая, стоял Руперт.

— Не ожидали? — Руперт медленно поднял руку и поправил узелок галстука.

— Как сказать, — Иван потянулся и сладко зевнул. — Я вас во сне видел.

— Где? — переспросил Руперт.

— Во сне. — Иван встал и, разминаясь, подвигал плечами. — Спал и видел, понятно?

— Видели с закрытыми глазами? — удивился Руперт.

— А как еще видят во сне?

— Не знаю. — Руперт переступил с ноги на ногу. — Думаю, это был не сон.

— А что же это было?

— Проекция.

— Что? — в свою очередь удивился Иван.

— Я показал вам, кто есть кто.

У Ивана пересохло во рту.

— Вы хотите сказать, что комманданте, отец Мефодий — не люди?

Руперт кивнул.

— Ия тоже. Присядьте, Иван. У вас колени дрожат.

Иван плюхнулся в кресло.

— И давайте сразу условимся: ничему не удивляться. Все, что вас тут окружает, невероятно сложно. Без подготовки вам этого не понять. Так что — либо принимайте на веру, либо…

— Что «либо»?

— Оставайтесь на экспрессе и изучайте. На это потребуются годы. А, вы, насколько я понимаю, намерены побыстрее отсюда вырваться. Или раздумали?

— Нет, — Иван помассировал ноги. — Не раздумал и не раздумаю.

— Откровенно говоря, — Руперт продолжал стоять, — мне ваше стремление непонятно. Ни смысла, ни логики не вижу. Вам что — жить не хочется? Вспомните, откуда я вас выхватил.

— Помню, — Иван перестал растирать икры.

— И опять хотите туда же?

— Да.

— Не понимаю, — повторил Руперт, опускаясь в кресло. — У вас на Земле все шиворот-навыворот. Что притягивает бабочку на огонь свечи? Какой инстинкт побуждает китов выбрасываться на берег? Чем руководствуется самоубийца, пуская себе пулю в лоб? — Руперт помолчал и недоуменно развел руками. — Непостижимо. Какое-то непонятное, нерациональное отношение к жизни.

— Вы, Руперт, все в одну кучу валите. Вот вас и заносит.

— То есть?

— Бабочка — это одно. Кит — совсем другое. А уж человек — и подавно. Бабочку что на огонь привлекает? Тепло и свет. А то, что она сгореть может, ей и невдомек. С китами посложнее. Их предки когда-то жили на суше. Может, потому и тянет их обратно из океана. Кстати, не одни киты на берег выбрасываются. Дельфины тоже. Только все равно никакое это не самоубийство. Слепой инстинкт. А когда человек на такое решается, значит, нет у него другого выхода.

— И у вас? — негромко спросил Руперт.

— Что у меня?

— Нет выхода?

— Ну и логика у вас, Руперт! — возмутился Иван. — Ему одно толкуешь, а он знай свое гнет. Я друга спасал, понимаете? А вы мне помешали!

— Но ведь вы знали, что идете па верную смерть?.

— Я об этом не думал. Некогда было. Одно вам скажу: если бы после тарана остался вот такусенький шанс выжить, я бы в него зубами вцепился!

— Непостижимо!.. — задумчиво повторил Руперт. — Иногда мне кажется, что эта затея с экспрессом «Надежда» обречена. И мы попусту тратим время.

Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Некоторое время оставался неподвижным, потом все так же, не открывая глаз, задумчиво прочел нараспев:

И тям, где ничего не надо,
В невероятном далеке
Прикосновенье листопада
К твоей пылающей щеке.

Стихи были странные, чувствовалась в них щемящая тоска и безысходность. Руперт пошевелился и открыл глаза.

— Вот уж не думал, что вы поэзию любите, — ухмыльнулся Иван. — Да еще упадническую.

— Упадническую? — не понял Руперт.

— Такую, от которой на душе кошки скребут.

— Кошки? — Лицо оставалось бесстрастным, но, судя по голосу, Руперт обиделся. — Вы хоть догадываетесь, что это было?

— Стихи? Право, Руперт, я не хотел вас обидеть.

— Я сам виноват. — Руперт кивнул. — Забылся. Не следовало произносить их вслух.

— Почему?

— Это… Как бы поточнее, заклинание, что ли… Философское кредо… Гимн… Нет, — он безнадежно махнул рукой, — Все не то. У вас и категорий-то таких нет. Не поймете.

— Так уж и не пойму! — обиженно буркнул Иван.