Эксперимент «Идеальный человек». Повести

- А внучка пенсионера республиканского значения тебя не устроит? - язвительно спросил я.

- На худой конец, - ответил грек совершенно серьезно, - можно даже дочку председателя райисполкома. Пройдет с натяжкой сестра директора завода или племянница ректора института. Но мой идеал все-таки - дочь министра. Я ищу ее уже два года. Я даже представляю ее во всех деталях. Этакая худенькая, черненькая, с длинным утиным носиком, ужасно несимпатичная. Мы знакомимся, и я ее спрашиваю: «Где работает ваш отец?» - «Мой папа - министр», - отвечает она. «Ах, министр, - говорю я равнодушно. - Ужасно не люблю министров. Они страшные зазнайки». - «Мой папа не такой, мы завтра пойдем к нему на работу, вот увидите, он очень хороший».

Кобзиков представлял эту сцену во всех подробностях. Глаза его стали разгораться, как угли, когда на них подуешь; с худощавого горбоносого лица исчезла печаль. Оно стало жестким.

- Вот тогда бы вы узнали, что такое Вацлав Кобзиков! Я бы схватил своего идиота-рока за горло. Потряс бы его как следует и сказал…

- Тише! - осадил я размечтавшегося грека. - А то услышит.

- ..и сказал, - закончил Вацлав шепотом: - «Оставляй меня в городе и устраивай начальником управления, а то дух вон». И еще бы я вырвал у него трехкомнатную секцию и автомобиль «Волга».

- Для начала неплохо, - заметил я. - Но все-таки два года… Два года донжуанства, и неизвестно, чем все дело кончится. На правильном ли ты пути?

- На правильном, - убежденно сказал Кобзиков. - Это я знаю так же твердо, как то, что земля вертится. А вот ты на неправильном. Ты думаешь, если создашь сеялку, так станешь великим? Черта с два! Тебя оставят при кафедре, дадут небольшую премию, и ты будешь всю жизнь влачить жалкое существование, а кто-то на твоей сеялке сделает карьеру.

- Кто же?

- Кто имеет связи. Может быть, даже дурак. Я за это не ручаюсь. Но кто-нибудь непременно сделает. Разумеется, кроме тебя, ибо у тебя слишком честное рыло. Нет, ты идешь не туда. Ты зря теряешь время.

Я покачал головой:

- На правильном ли ты пути, Кобзиков?

- На правильном! Только бы скорее дочь министра появилась на моем горизонте. Вообще, должен сказать, - в городе у нас начальство почему-то мало дочерей имеет. Мне все больше попадаются девушки, у которых отцы парикмахеры. Наваждение какое-то! Опять, наверно, рок гадости устраивает.

- А у официантки ты спрашивал, кто ее родители? Может быть, ее отец директор треста ресторанов? Он бы устроил тебя шеф-поваром. В твоем положении нельзя пренебрегать ни одной возможностью.

- Уверен, что парикмахер.

- Мальчики, с вас двадцать пять рублей. Заканчивайте, - девушка с усталым лицом подошла неслышно, положила на стол блокнотик и стала смотреть куда-то поверх наших голов.

- Простите, - сказал я, - ваш отец не в тресте ресторанов работает?

Официантка быстро посмотрела на меня и отвернулась.

- Я серьезно, девушка. Вы очень похожи. Официантка еще раз оглядела нас и, подкупленная выражением наших физиономий, сказала:

- Нет. Он в парикмахерской.

По щеке грека скатилась слеза. Он машинально поймал ее в кулак, словно муху, растер о брюки и пробормотал:

- Парик… махеры… Всюду парик-махеры… Два года одни парик-махеры…

- Будете хамить - вызову милицию, - усталой скороговоркой сказала официантка.

- Парикмахеры! - заорал вдруг Кобзиков. - Куда ни глянь - одни парикмахеры! Где же министры? Где министры, я спрашиваю?

Подошел швейцар и молча взял вечного жениха за рукав. Официанты гремели посудой. За соседним столом, уткнувшись носом в пепельницу, что-то бубнил пьяный.

- А ну, мотайте, щенки! - сказал неблагодарный усатый страж.

Когда мы вышли, на проспекте было совсем пусто. В листьях тополей спали воробьи. Кобзиков плакал.

- Гена, Геночка, - бормотал он, - пожалей меня. Два года одни парикмахеры! Обедняла земля русская…

Я посадил Вацлава в трамвай и взял ему билет.

- В двенадцать тридцать у меня свидание. Гоголя, сорок девять, - вдруг совершенно трезвым голосом сказал он.

Я пошел к противоположной остановке. Кружилась голова. В деревьях глухо шумел ветер.

Меня всегда волнуют ветреные ночи, когда все вокруг наполнено странными звуками, когда теплый воздух ласкает лицо, шею, руки, словно неведомое живое существо. Тогда мне кажется, что живые и деревья, и облака, и мерцающие звезды, и темные флаги над крышами. В такие ночи я не могу заснуть - словно кто-то зовет меня. Словно далеко-далеко стоит тоненькая девушка с большими черными глазами и, подставив бледное лицо ветру, шепчет мое имя.

Иногда этот зов прилетает откуда-то со льдов океана, иногда из жарких песков Каракумов.

В такие ночи я еду в Сосновку.

Трамвай мчался, визжа на поворотах, бросая в ночь гроздья голубых искр. Я сидел, касаясь спиной холодного сиденья.

Кондукторша дремала, положив под голову сумку. От толчка она очнулась, сердито посмотрела на меня и сказала:

- Конечная.

Прямо у остановки начиналась рожь. Мне предстояло пройти три километра полем. Навстречу со слабым шорохом катились серые тяжелые волны. На каждом колосе сидело по черному комару. Они раскачивались взад-вперед, как наездники.