Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях

И тут, услышав эти слова, она прекратила сопротивляться. Она вспомнила, очень отчетливо вспомнила — так вдруг всплывает из туманной дымки прошлого увлекательный школьный урок многолетней давности, — как ее двоюродный брат буквально выплюнул ей в лицо те же слова: «Ты этого заслуживаешь!» — и как она прекратила сопротивляться, боясь, что он сделает ей больно, но он все равно причинил ей боль, которая остро пронзила все тело и навсегда запечатлелась в ее памяти, как самое жестокое и самое мучительное страдание, когда-либо ею испытанное. И вот теперь, после этих слов «Ты этого заслуживаешь!» — она тоже перестала сопротивляться, а он постарался сделать ей больно и сделал — не так, как когда-то ее двоюродный брат, но тоже очень больно, так что она выла от боли — боли, смешанной с наслаждением, грубым и неожиданно чудесным, безграничным, абсолютным наслаждением, о котором можно лишь мечтать, И она зарыдала от наслаждения, издавая пронзительные, высокие, истошные, дикие крики радости. Никогда в жизни еще она не испытывала ничего подобного, ничего столь же сладостного и жгучего, как это наслаждение, которое в то же время причиняло ей страдание — глубокое, всепроникающее, неисчерпаемое…

Но в этот момент он ее отпустил. Он просто убрал руки, слез с нее, встал с кровати и начал одеваться.

А в соседней комнате Мерри, сидевшая над своей уже собранной дорожной сумкой, слышала ее крики, слышала, как они оборвались, и со слезами сочувствия к женщине, что корчилась за стеной от причиненной ей отцом боли, выбежала из квартиры. И когда добралась до вокзала «Грэнд сентрал», все еще плакала. И не могла сдержать слез, не могла успокоиться до тех пор, пока поезд не миновал дальних пригородов.

* * *

Можно только горько усмехнуться тому, что сегодня Папина суббота. Отец не приехал. Он далеко — в Испании, где идут съемки нового фильма. Но Мерри не огорчилась, ибо все ее мысли теперь были заняты пьесой, и она целиком отдалась изнурительной работе — заучивание роли, репетиции, — которая стала для нее отчаянной попыткой отрешиться от дум о нем, начисто забыть о его существовании. Но это был, конечно, довольно странный способ забвения. Даже она не могла себе в этом не признаться. Во-первых, театр — весьма необычное убежище, особенно если учесть, что она старалась скрыть свое родство с Мередитом Хаусменом, известным актером. Но, с другой стороны, в этом не было ничего странного. Какая разница, что думают другие! Пусть сидящие в зрительном зале отмечают про себя похожие жесты, похожие выражения лица, похожие повороты тела, пусть даже восклицают: о, да, она, несомненно, дочь своего отца! Но на сцене она стремилась быть совсем другой — не его дочкой и даже не самой собой, а Розалиндой, отправившейся на поиски отца в Арденский лес. В спектакле «Как вам это понравится» ее отцом был старый герцог, которого играла Хелен Фарнэм, высокая, с низким голосом, девушка.

Джеггерс, конечно, приехал. Он ведь был коммерческим агентом отца, но она любила его вовсе не поэтому. А может быть, как раз поэтому. Иногда, перед сном, когда она о них обоих думала, ей чудилось, что у нее два отца или — один в двух лицах, который представал в облике доктора Джекилла и мистера Хайда[24]. Джеггерс был Джекиллом. Мередит Хаусмен — Хайдом, Она была даже рада, что отец не смог приехать.

Мерри записалась в драмкружок главным образом потому, что там занималась Хелен.

— Я хочу заниматься в каком-нибудь факультативе, — заявила однажды Хелен и записалась в драмкружок, потому что занятия там казались ей несложными.

Мерри делала успехи. Миссис Бернард, руководительница драмкружка, сказала на генеральной репетиции, что она играет просто чудесно, и спросила, не думает ли она пойти на сцену. Она сказала это, возможно, чтобы сделать Мерри комплимент, чтобы вселить в нее уверенность перед первым прогоном, который должен был состояться на следующий день: впервые в жизни ей предстояло встретиться со зрительным залом. Но ее слова прозвучали вполне искренне. Вопрос тем не менее требовал ответа.

— Да, я об этом думала.

— И что же?

— Думаю, что не пойду.

— Может, стоит над этим еще подумать.

— Я знаю жизнь отца. И не хочу себе такую же.

— Ты уверена, что не ошибаешься? У тебя настоящий талант. И к тому же, у тебя неплохие связи, имя.

— Вот то-то и оно. Я не хочу пользоваться своим именем. Хотя было бы глупо не воспользоваться им. Но я не хочу.

— Ну, тогда, — сказала миссис Бернард, — чего же ты хочешь?

— Не знаю.

— Как бы там ни было, — сказала наставница, — желаю тебе удачи.

— Спасибо.

— И сломай себе завтра ногу.

— Что-о?

— Сломай ногу. Ты разве не знаешь этой поговорки?

— Нет.

— И папа тебе не говорил?

— Нет.

— Странно.

— А что это значит?

— Это пожелание удачи.

— Спасибо.