Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях

Но все же проблема пока оставалась нерешенной, а, возможно, ей вообще было суждено остаться без решения. Обдумав ситуацию, Мелисса поняла, что сегодня будет очень трудно вновь прибегнуть ко вчерашнему предлогу и не ложиться в одну постель с Мередитом. В то же время какой-то новый повод, какое-то новое объяснение все же понадобится, ибо ей казалось непорядочным заниматься любовью с Мередитом в то время, как Мерри будет одиноко лежать за стеной. Не то чтобы Мелисса считала это проявлением неверности по отношению к Мерри — ибо она и не рассуждала в таких категориях, но все равно это было бы нехорошо и даже подло. Непростительно. Она вспомнила слова, сказанные ею Мерри на прошлой неделе: нет ничего плохого в том, что делается с нежностью, страстью и любовью. Но ведь в жизни не все так просто. Нельзя же просто доверяться своим чувствам. Или можно? Нет, она не может спать с Мередитом, пока Мерри здесь. Так что остается одно — выпроводить Мерри. Ради нее же самой. Ради них всех. Но как же это сделать в субботу? Не смешно ли, что в самые ответственные в жизни моменты такие глупейшие вещи, как школьное расписание, могут вдруг приобрести невероятно важное значение, но именно бессмыслица — представление мисс Престон о том, как прилежная ученица должна проводить свой уик-энд, заслонила все прочее. Уик-энд начинается, как только заканчивается последний урок в пятницу, и завершается в воскресенье часов в шесть вечера. Было бы странно, если бы Мерри вернулась в школу в субботу. Но Мелисса убеждала себя, что в этом нет ничего ужасного, хотя и испытывала подсознательно какое-то внутреннее сопротивление — так в ночном кошмаре хочешь выбежать из страшной комнаты, но некая невидимая сила не дает отворить дверь. Придется что-то сказать Мерри, как-то ей объяснить… Но что? Она перебрала в уме несколько вариантов правдоподобной лжи, но все они были весьма неубедительны. Они получили неожиданное приглашение на встречу с каким-то продюсером. Их внезапно пригласили на Палм-Бич. Им надо уехать в… Но нет, все, что приходило ей в голову, выдавало ложь, и Мерри непременно поймет, что она попросту хочет от нее избавиться и остаться с Мередитом наедине — не оттого, что она предпочитает его общество обществу Мерри, а потому, что им невозможно находиться под одной крышей втроем. Сейчас. Но Мелисса, разумеется, все же надеялась, что какое-то решение, какой-то выход будет найден, сам собою обнаружится. И как это она могла не подумать о неизбежности такого непредвиденного поворота событий! Но — не подумала. Или просто, обратив все внимание на Мерри, не приняла меры предосторожности. И теперь рисковала разбить Мерри сердце. Если бы она только могла все объяснить падчерице.

Но почему нет? Она же смышленая и, что еще важнее, чувствительная девочка. Конечно же, Мерри поймет, в сколь трудном положении оказалась Мелисса и что она просто не может лежать в одной постели с Мередитом, пока Мерри, ее милая Мерри, ее чудесная Мерри находится совсем рядом, в соседней комнате, в своей кровати, в которой она сама хотела бы оказаться. Да, если уж она решила быть абсолютно честной, то надо в этом признаться. И призналась — свободно, с радостью, в надежде, что Мерри ее поймет. Ведь это была правда!

Была, впрочем, огромная разница между принятым решением все выложить начистоту и признанием. Ей было страшно начинать этот разговор. Она боялась, что все испортит. Но каким-то образом, как-нибудь, подчиняясь ее любви, нужные слова все же отыщутся. Ей приходилось довериться тому, что будет. Или просто лежать в кровати, следя за безумным и неумолимым бегом часовых стрелок, приближающихся к полуночи. Колетта вошла утром в гостиную, нашла ее спящей на диванчике, разбудила и сочувственно спросила, не желает ли госпожа лечь в постель. И Мелисса пошла в спальню, в свою собственную спальню, крадучись, на цыпочках, точно грабитель, и забралась в одну из двух стоящих там двуспальных кроватей. До сих пор они с Мередитом пользовались лишь одной кроватью. До сих пор.

Она уснула и не хотела просыпаться даже тогда, далеко за полдень, когда Колетта внесла в комнату дымящуюся чашку ее любимого яванского кофе. Она выпила полчашки, поблагодарила Колетту, но сказала ей, что все еще плохо себя чувствует и хочет еще немного поспать. Так она лишь тянула время, но даже и эта оттяжка во времени была ей на руку. По крайней мере, она могла еще все хорошенько обдумать.

И вот теперь, пролежав в постели еще час с лишним и всесторонне все обдумав, причем от напряжения у нее даже голова закружилась, она пришла к выводу, что ей остается лишь одно, и это никого не оскорбит, никому не причинит боли — ни Мередиту, ни Мерри, ни даже ей самой. Она попытается сказать Мерри всю правду. Она позвала Колетту, которая принесла ей еще чашку кофе, и спросила, не уехал ли мистер Хаусмен.

— Да, мадам. Он уехал. И не сказал, куда.

— А Мерри?

— Она здесь.

Еще конечно, слишком рано, но у нее появился отличный шанс, может быть, такого больше не представится. Чем больше об этом думаешь, тем больше все усложняешь!