Эйнемида I. Семена раздора.

По привычке, приобретённой за без малого пятнадцать лет на чужбине, Энекл зажмурился, представляя себе эферскую Технетриму и небольшой, но очень уютный белый домик с красной черепичной крышей, окружённый сикоморами. Обычно воспоминание об отчем доме хоть как-то примиряло с окружающей действительностью, но сейчас не помогло и это. Озлобленные смуглые люди напирают на стоящих в оцеплении гоплитов, удушающая жара окутывает липким паучьим коконом, чужие, неэйнемские запахи раздражают обоняние, а лающая варварская речь – слух. Всё показалось даже более опостылевшим, чем обычно, хотя Энекл и не верил, что такое возможно. Определённо, когда это закончится, нужно будет напиться. Меньше трёх кувшинов после такого дня просто оскорбили бы богов, изрядно постаравшихся, чтобы сделать его насколько возможно мерзким.

– Нан-Шадур-иллан, Нан-Шадур-иллан, Нан-Шадур-иллан! – ритмичное скандирование зародилось где-то на краю площади и волнами разбежалось по толпе. Чуть только стихло, визгливый голос надрывно завыл: «Хуваршиим!», и новый клич был тут же с готовностью подхвачен сотней глоток. Энекл знал это слово, оно значило: «на свободу». Толпа волновалась и бурлила, тут и там над головами взлетали кулаки, самые смелые приближались вплотную к оцеплению, выкрикивая бранные слова и делая угрожающие жесты. «Выровнять пики! Тупым концом!» – проорал Энекл, и плотные ряды гоплитов вмиг ощетинись лесом длинных копейных древков, – «Замах! Удар! Ещё! Ещё! Ещё!» – бойцы слаженно нанесли четыре удара в воздух. Более чем наглядно. Крики и шум не стали тише, но люди сдали назад. Теперь толпу отделяли от оцепления несколько локтей

Энекл оглянулся на возвышающийся посреди площади помост, отделённый от людского моря двумя рядами гоплитов и отрядом царских застрельщиков. С особым удовольствием он задержал взгляд на лице Эн-Нитаниша. Царский любимец был замечательно бледен и, кажется, даже мелко дрожал всем телом. А ведь как пылко требовал расправы над врагами повелителя! Вспомнив, что Эн-Нитаниш сам вызвался командовать казнью, Энекл злорадно улыбнулся. Случается, что лесть не доводит до добра ‒ жаль, что так редко.

Возле Эн-Нитаниша, с хмурым лицом прохаживался по помосту начальник застрельщиков Бадгу, смуглый, неразговорчивый человек, неизменно закутанный в тёмный бурнус. Этот, хоть и варвар, держится как мужчина: лицо бесстрастное, движения спокойные и уверенные, рука небрежно лежит на рукояти меча. Энекл не сомневался, что пращники уже размещены на крышах, что их оружие в прекрасном состоянии, сумки полны пуль, и что каждый из них в точности знает, что делать. Бадгу имел совершенно законный повод остаться со своими людьми, но предпочёл быть там, где его бойцам грозит наибольшая опасность.

Поймав взгляд, Бадгу покосился на Эн-Нитаниша и выразительно повёл ладонью. Энекл кивнул в ответ. Бывалым воинам всё было ясно без слов: от начальства сегодня толку не будет – как обычно. Бедой царя Нахарабалазара было не то, что он окружал себя любимцами и наложницами, беда в том, что иные из них мнили себя государственными деятелями. Эн-Нитаниш ещё из лучших ‒ хотя бы не мешает. Наду-Кур, бывшый певец-евнух, пожалованный должностью Старшего охранителя царских дорог, полей и каналов, едва не был разбит войском мятежных рабов, вооружённых мотыгами и вилами. Говорили, что бывший в том сражении начальник конницы – прекрасный наездник – нарочно упал с лошади и повредил ногу, лишь бы присутствовать на праздновании победы Наду-Кура.

На дальнем конце площади зародилось движение. Шум усилился, меж крайних домов появился отряд, сопровождавший приговорённого, и толпа разразилась гневными криками. Колонну возглавляли высокие, полуголые, с ног до головы выкрашенные красной и белой краской воины в шлемах из длиннорогих козлиных черепов. Уртагиры – обитатели дальней пустыни и вечное пугало для прочих народов Мидонии. Уртагирские обычаи вызывали ужас и отвращение, рассказывали, что они отдают душу демонам пустыни в обмен на силу и свирепость, что они не чувствуют ни боли, ни страха, что они поедают печень ещё живых врагов и пьют человеческую кровь. Обыватели Нинурты испуганно шарахнулись перед теми, чьим именем их пугали в детстве.