Его уже не ждали

— Она не получала ваших писем. Ее вскоре арестовали. Как ни горько признаваться — из-за меня. Каринэ встретила меня на вокзале в Москве, куда приехала на рождественские каникулы погостить у дяди. На перроне вокзала я передал ей небольшой чемодан, назвав адрес, куда нужно отвезти его. И в то же мгновенье нас схватили жандармы. Вероятно, за мной следили из самой Женевы. Я просидел в тюрьме год, а затем меня опять сослали в Сибирь. Вскоре я бежал. Товарищи достали заграничный паспорт, и мне удалось выехать в Мюнхен.

— А Каринэ?

— Она просидела в тюрьме около двух лет, а потом ее выпустили.

— Вот почему она не писала…

— А ваши письма… Их мать передала Каринэ недавно.

— Понимаю… Но где она теперь? Как мне ее разыскать?

— Теперь у нее другая фамилия.

— Вышла замуж?

— Нет, нет!

— Пока меня не покинула смелость, прошу вас, дайте мне адрес, хочу ей написать, — в радостном смущении проговорил Ярослав.

— Ваше письмо, к сожалению, не найдет ее.

— Вы хотите сказать… она опять арестована?

— Нет, наоборот, я надеюсь, что скоро вы будете иметь возможность увидеть ее здесь, во Львове.

Прощаясь, Гай напомнил:

— Завтра в девять вечера буду у вас.

Глава третья ЗНАКОМЫЙ ГОЛОС

По дороге домой Ярослав встретил университетского товарища Тараса Коваля, сына лесоруба из прикарпатского села Яблоница. Ярослав рассказал ему о знакомстве с Кузьмой Гаем и его просьбе к членам студенческого социалистического кружка.

— Я готов, — не колеблясь, согласился Тарас. — Завтра с лекции профессора Грушевского можно уйти. Думаю, нас человек пять отправится на тартак[46] барона Рауха.

На оживленной улице Рудольфа, возле дома под номером одиннадцать Тарас взял Ярослава под локоть и сказал:

— Зайдем к Яну Шецкому. Я уверен: завтра он тоже пойдет с нами.

— Не хотелось бы идти к нему… — уклончиво ответил Ярослав.

— Или тебе одиннадцатый номер не по душе? — засмеялся Тарас. — Ведь не тринадцатый! Пойдем. Он мне рассказывал о ваших детских годах, драках и очень сожалел, что все так по-дурацки вышло.

Ярослав сделал вид, что не расслышал последней фразы.

Еще зимой, спеша на лекцию, Ярослав в вестибюле университета с разгона налетел на высокого, стройного студента. И как же он удивился, когда студент обернулся к нему, и Ярослав, хотя и не сразу, узнал в нем Шецкого.

— Калиновский? — изумился Шецкий. — Здравствуй, друг мой!

Ярослава сначала неприятно поразили эти слова, но они были произнесены с таким искренним доброжелательством, что Ярослав радостно пожал руку Шецкого.

Вторично они встретились на тайном собрании студенческого кружка. Товарищи относились к Яну Шецкому с большим уважением. Однако Ярослав не подружился с бывшим школьным приятелем. Он сторонился Яна Шецкого. Анна не разделяла антипатии сына, даже симпатизировала Шецкому. Он дважды был у них в гостях, и Анна видела разительную перемену в нем. Даже следа не осталось от когда-то избалованного, дерзкого мальчишки. Энергичный, вдумчивый, красивый, Шецкий был предельно вежлив и учтив. Говорил просто и ясно, не прибегая к услугам мудреных иностранных слов, которыми любила жонглировать в те времена студенческая молодежь.

Из рассказа Яна Шецкого Анна узнала, что десять лет назад он потерял родителей — погибли во время железнодорожной катастрофы. Осиротевшего мальчика взяла на воспитание тетка, сестра матери, хозяйка фешенебельного ресторана во Львове.

Не требовалось особенной наблюдательности, чтобы заметить — молодому человеку не вольготно жилось у тети. И хотя на Шецком был элегантный костюм, за обедом он ел торопливо, жадно, как человек, не привыкший к сытости.

Уступив уговорам товарища, Ярослав зашел с Тарасом к Яну Шецкому и пробыл там около часа. Шецкий читал им свои стихи. Одно лирическое стихотворение очень понравилось Ярославу. Он даже изъявил желание написать к нему музыку.

Возвратившись домой, Ярослав снял костюм и повесил его в шкаф. Потом освежился под душем, надел белые парусиновые брюки, фланелевую рубашку и в мягких домашних туфлях бесшумно вошел в комнату матери.

Анна читала в постели. Увидев сына, она отложила книгу и улыбнулась.

— Соскучилась без меня, да? — спросил Ярослав, целуя ее в лоб.

Ночник под зеленым стеклянным абажуром на тумбочке разливал мягкий, приятный свет. В комнате царил полумрак.

Анна молчала.

— Мама, ты расстроена?

— Так… была одна неприятность, — ответила Анна, но быстро перевела разговор на другое: — Я вижу по глазам, сынок, ты хочешь мне что-то сказать?

— Ты никогда не ошибаешься, мама!

— Я слушаю. Только прикрой, пожалуйста, окно, мне что-то зябко. Боюсь, как бы ноги опять не приковали меня к постели.

— Ты должна себя беречь, мама! — И ладонь встревоженного Ярослава легла на лоб матери.

— Температуры нет, — Анна поспешила успокоить сына. — Только ноги очень болят.

— Может вызвать врача?

— Не нужно.

Ярослав закрыл окно, опустил шторы и, взяв стул, сел около матери.