Его птичка

— Такое ощущение, что тебя принудили.

— А разве не так? — бьет по рукам, которые сами собой начали мять грудь. — Разве ты меня не шантажировал?

— Я дал тебе выбор, не более того.

— Не было никакого выбора, — кричит. — Я уже жалею, что встретила тебя, потому что…

— Что? — поднимаю брови, стараясь не смеяться над ее нелепым гневом обиженной, но вполне удовлетворенной женщины.

— Ты превратил меня в шлюху, — шипит она и пытается отвернуться, но я не даю. Очень интересно послушать. — Я просто не могу отказать тебе. Тело само тебя хочет. Я не хочу…

— Любое наше желание, малыш, — беру ее за трясущиеся плечи, — идет из мозга. Я, наоборот, рад, что твое тело так на меня реагирует. В другом случае вернуть тебя было бы сложнее.

— Знаешь ли, возвращение с помощью шантажа такое себе, — она замирает, открывает сладкий ротик, и я быстро целую нежные губы. — Почему ты хочешь меня вернуть?

— Потому что мы не должны жить в несчастье из-за моей сраной ошибки. Потому что я люблю тебя, потому что моя жизнь без тебя была откровенным дерьмом.

Вот честная оценка тех трех лет без нее. Дерьмо. Даже отношения с Тоней.

Вижу, как она не уверена в моих словах, хоть и знает, что правду говорю.

— Я не знаю, что ответить на это, Рома. Ты знаешь, я тоже. Я тоже, — она делает глубокий рваный вдох и на выдохе шепчет, полностью сдавая позиции: — Я тоже тебя люблю. Так люблю, что дышать больно. Но я не могу так просто…

— Не надо ничего забывать, малыш, — прижимаю тонкое, обнаженное тело к себе и целую в макушку. Какая же она маленькая. — Надо просто меня понять и простить, а главное, помнить, что я костьми лягу ради того, чтобы ты снова посмотрела на меня как на бога, чтобы снова доверяла.

— Тогда… — она прикусывает опухшую от рыданий губу. — Рома, пожалуйста. Дай мне время. Дай нам время.

Это просто невозможно, я не хочу оставаться вдали от нее ни на день. Но разве можно отказать, когда такие глубокие, синие глаза смотрят на тебя и умоляют, два озера, в которых ты давно уже утонул.

— До конца выздоровления твоей мамы, и ни днем позже. Ты же не хочешь, чтобы она долго болела?

— Нет, конечно, — улыбается она и утирает редкие слезы.

— Только…

Она напрягается, пытается отойти, но я прижимаю ее к стене и губами рисую узор на щеке, цепляя мочку ушка.

— Только будем видеться пару раз в неделю…

— Как видеться? — подозрительно уточняет она, держа руки на моей груди — и не притягивая, и не отталкивая.

— В одежде, Аня, в одежде.

Я не планирую давать ей много времени на размышления, поэтому назначаю встречу уже через два дня после нашего договора.

Хочу сводить ее на только что отстроенное колесо обозрения. Уж в тесной кабинке ей точно никуда не деться от моих рук и губ. Члену я сказал лежать. Тот, конечно, упрямо меня не слушает, стоит только мыслям уйти в сторону Ани: ее улыбки, ее тела, ее нежного голоса.

Время подходит к нашему свиданию, и я чувствую небывалое вдохновение и даже увеличиваю дозу морфина одному из пациентов.

Звоню моей девочке. Просит забрать от вуза, у них сегодня что-то вроде переклички.

Еду по Москве с дурацкой улыбкой на лице, наблюдая, как стремительно приближается осень, раздевая город, как терпеливый любовник, от зелени и одевая в нарядные красно-желтые одежды. Впрочем, улыбка, как маска, быстро сползает, как только вижу Афанасьева, держащего Аню за руку и не отпускающего ее спуститься по лестнице.

Резко глушу мотор, рывком толкаю дверцу машины и устремляюсь вверх по лестнице.

Буквально отпихиваю Олега к колонне, так что тот бьется затылком, и увожу Аню себе за спину.

— В чем дело, Афанасьев? Какие-то проблемы? Реши их со мной.

— Нет, нет, какие проблемы? — в своей излюбленной сальной манере говорит Олег и поднимает руки в знак притворного перемирия. — Просто напомнил Ане, что если вдруг новому хозяину она надоест, то старый всегда открыт для диалога. Это ведь принято у маленьких, ласковых шлю…

Аня охает, а я, не дослушав до конца эту мразоту, бью с размаху черноволосого урода в нос. Он повторно отлетает к колонне, застонав от боли.

Оборачиваюсь и вижу, как стремительно Аня спускается по лестнице и бежит, пока копна ее волос развевается сзади.

Бегу за ней, нагоняю быстро почти у самой дороги, на которую она чуть не попала на красный свет.

— С ума сошла! Куда бежишь?

— От него и от тебя. От того, что он сказал… — всхлипывает она и тут же захлебывается в рыдании. — Он ведь прав. С ним я была, потому что мне нужна была помощь.

Я стискиваю зубы, думая о том, как хочется закрыть глаза и уши и не представлять мою девочку в постели этого придурка.

— С тобой за сердце матери. Я и правда шлюха — а, — воет она пуще прежнего и бьет кулачками в грудь, пока я сжимаю ее хрупкие плечи. Не хочу наслаждаться ее слезами, но даже в такие моменты она до боли красивая. Родная. Моя.

Истерика набирает обороты. Ее уже трясет. Мне есть что сказать, но сначала нужно ее успокоить.

Есть один способ. Его пользу еще не доказывали, но он весьма эффективный. Именно Аня мне его показала, в первый раз поцеловав меня сама.

А сегодня буду первым я.