Его не звали, но он приперся

Спать с ней он не стал, ибо для его мировоззрения это было бы скотоложством, но и прогонять ее не стал. За время экспедиции она взяла десятый уровень, получила редкий класс, научилась играть на каком-то струнном инструменте и достаточно сдружилась, если можно так говорить, с заносчивым малолеткой, что он не стал ее отсылать куда подальше, забрав с собой в родной удел, где и пристроил к делу.

Она же отвечала тем, что отдавала службе всю себя, отплачивая за те дни, когда она дышала сухим ветром, танцевала под палящим солнцем и могла не дрожать от каждого шороха, ожидая того, что в ее клетку вновь зайдет немного хромающий мастер, готовый как следует поработать с безымянным куском мяса.

Кошмары давно прошли.

Мальчишка давно состарился, растеряв остатки юношеского задора и глупости.

А вот ее верность оставалась непоколебимой, несмотря на все взятые уровни, летящее время и множество весьма заманчивых предложений от недругов семейства.

Сигизмунда она не любила, если говорить об этом, но была полностью тому верна и готова была за него умереть. А еще, заметив, что мальчишка далеко не такой ксенофоб, как его папка, вполне осознанно взялась просвещать юношу, чтобы тот не опозорился во время первой брачной ночи со своей невестой. Это была не любовь, а какая-то собачья верность, которую нельзя объяснить словами, но которая столь же неразрушима, сколь самая крепкая сталь.

Я, если честно, уже подумывал о том, что ей каким-то образом мозги промыли, но нет. Оказалось, мозги у нее самой были достаточно промыты, чтобы обойтись без дополнительного внушения верности. Веселое, однако, прошлое.

Сигизмунда я оставил на десерт, просто потому, что на вхождение в его сон почти не нужно было тратить сил, да и сам он ничего не решал в этой группе. А о дальней перспективе можно будет подумать потом.

Что тут еще сказать?

Я понял несколько важных вещей. Начиная от того, что этот парень в диком бешенстве от моих слов. И в первую очередь от того, что мои слова были правдивыми. Избалованный, изнеженный, трусливый, привыкший прятаться за отцом и его людьми, не обладающий особыми талантами, он только и мог, что прожигать свою молодость. Да он даже на типичные развлечения местных мажоров не годился, ибо боялся крови, опасности, резких звуков… да вообще всего боялся! Включая даже общение с равными по статусу, из-за чего он и не мог нормально влиться в компанию золотой молодежи. Последнее, впрочем, скорее к позитивным результатам относится, чем к проблемам.

А снился ему кошмар.

Ему они, вообще-то, часто снились, из-за чего он прочно сидел на дорогих и от того безвредных успокоительных, позволяющих нормально отсыпаться. Но сейчас успокоительного не было, зато были воспоминания о несколько раз прошедшей мимо смерти, о крови и мертвецах, и о темноте запертого шкафа, из которого никак не удается выбраться, словно что-то сдерживает, хватает за руки, тащит обратно в темноту.

От этого кошмара веяло безнадегой и странной, чужой силой, напоминающей ту, что была в кошмаре хромого старика. Только эта была куда сильнее, живее и… разумнее, что ли?

Словно эта штука успела обучиться за долгое время созерцания кошмарных снов, прочно вцепиться в своего создателя и не желала его отпускать, медленно, но верно ломая его до самого основания.

Мальчишка скрючился в позе эмбриона, зажав руками уши, стараясь не смотреть в кажущуюся живой темноту перед глазами, не смотреть на залившую пол кровь и на тела мертвых знакомых и родных. А темнота смотрела в ответ, шептала о том, насколько он слаб и обещала отобрать у него все. Совсем все.

Дела…

Интересно, это кошмары его мучат из-за того, что он неврастеник, или наоборот – он стал неврастеником из-за своих кошмаров?

Почему-то любые попытки прервать воздействие кошмара выливаются в ощутимое сопротивление и какую-то агрессию, что ли? Вроде как попытка отобрать кость у собаки. Нежелание отдавать и обещание крепких зубов, если все же попытаешься.

Я не хочу уничтожать эту гадость самостоятельно, хоть и понимаю, что могу, если как следует вложусь в атаку. Но важным кажется то, что с этой дрянью должен справиться именно мальчишка.

Так как во сне тела у меня все еще нет, то я создаю своеобразную куклу, выглядящую как его умершая служанка и учительница чтения. Пожилая женщина была одной из немногих, кто вызывал у паренька исключительно позитивные чувства, если верить его снам, так что я решился на использование ее образа. Заодно стер из сюжета ее мертвое тело, рассеченное едва ли не надвое.

– И долго ли вы будете рыдать, юный господин? – Вежливо, но с нехарактерной для покойной жесткостью высказался я, с раздражением отмечая, что голос куклы звучит слишком грубо, словно за спокойным тоном старушки говорю еще и я сам.

Вопрос заставляет беднягу поднять голову и с неверием уставиться на склонившийся над ним образ, кажущийся слишком реальным в размытой и жрущей свет темноте.

– Тетушка Маклин, это ты? Ты жива? – А сколько в словах этих надежды! Даже как-то неловко разрушать их, но это нужно сделать, раз уж начал спасать чью-то психику.