Ее величество

– Бабушка говорила своей дочери, моей приемной маме: «Пригаси свое «я», и тогда у него будет целая жизнь, чтобы исправить себя». Но это верно, если муж любит жену больше, чем себя, или, по крайней мере, не меньше, – сказала Жанна.

– Любовь – это нечто такое, что оба должны взращивать вместе. Эмма была мягка и послушна. И Господь, если Он есть, должен был вознаградить ее за это, а Он наказал. Почему? Знаменитый путешественник Конюхов говорил, что для него главное по жизни – уметь любить и никого не обижать. И Эмма жила по такому же принципу. Только прав был Достоевский, когда утверждал, что легко любить все человечество, но трудно полюбить соседа. Даже хорошего человека не каждый может оценить, – вздохнула Аня.

– Боязнь обидеть, расстроить, причинить неудобство – признак силы. Только что-то я ее действия у Эммы не заметила, – сказала Жанна.

– Это скорей свидетельство не силы, но воспитанности. Эмма никогда ничем не выдавала перед Федором своего превосходства. И свои обиды на мужа и его маму – до его измен – не выставляла напоказ. Если он больно ее задевал, она без упреков и объяснений оттаивала внутри себя, ночами плакала и тешила себя надеждами. Позже, успокоившись, пыталась поговорить с мужем, – заметила Аня.

– Напрасно, в таких делах надо сразу ставить мужчин на место. Нельзя иначе, – отрезала Инна.

– Это потом, заболев, Эмма, безмерно уставая, тоже стала иногда срываться. Но ее резкие слова были не желанием причинить Федьке боль, а защитой гордости забытой жены, её скрытой… любовью; не способом пытки, а формой отчаяния. Как-то она сказала мужу с обидой: «Я прощала тебя, когда ты будучи здоровым обижал меня, а ты даже мне больной не прощаешь нервных вспышек». Федор из тех, которые считают долгом чести вовремя вернуть дружкам занятые деньги, но долга любви или хотя бы уважения перед женой не признают, – продолжила Аня доносить подругам свое понимание отношений в семье Эммы. – Не во власти Эммы было удержать Федора от блуда. Они разговаривали на разных языках.

– Ты считаешь, что это кому-то по силам? – усмехнулась Инна.

5

Аня прильнула к уху Жанны и, смущаясь, зашептала:

– Ни в школе, ни в вузе я не слышала, чтобы девчонки говорили о сексе, только о высокой любви мечтали. А ребята постоянно на что-то намекали, вечно секретничали, пошлые непонятные анекдоты рассказывали об э т о м. Даже не считали для себя зазорным опускаться до скабрезных шуток. Почему?

– У кого что болит, тот о том и говорит, – ответила Жанна, но в разъяснение своего «тезиса» не пустилась. Инну принялась внимательно слушать.

«Наша жизнь в школе и в институте была так заполнена делами, что думать об эротических и сексуальных тонкостях любви нам не хватало времени. Мы даже не задавались этими вопросами», – вспомнила Аня и сняла решение этой проблемы с повестки «собрания» и тоже все свое внимание обратила на Инну.

– Эмма жаловалась мне: «Ложь, беспутство! Несется не ясно куда, закусив удила, да еще ставит мне в упрек мою порядочность. Федю тошнит от сознания моей правоты. Театр абсурда! А мне чужда его атмосфера. Она отторгается моим сознанием. Доброта! У него нет ее и в помине. Где прекрасная бескорыстная любовь? Где широкая открытая улыбка любимого? Моя душа каждый день по кусочкам, по отдельным частичкам отмирает. Федя всегда пасмурный, неуютный… Вот рассказала тебе, и мне чуть легче стало, словно от части ноши избавилась».

«Для твоей голубиной души «и небо падало… и тьма…». А для него: «Небеса могут подождать!» – отреагировала я.

«Моя любовь стала неотделимой от боли… с каким-то мучительным оттенком, но первое время еще оставалась всепоглощающей. А может, то была уже не любовь… Федя сделался изумительно невозмутимым. Его не волнуют мои заботы, проблемы наших детей, его раздражает мое постоянно тревожное выражение лица, обеспокоенный голос. Дети часто болеют. Младшенький даже в больницу попадал. Но когда дети выздоравливают, это служит наградой за мои бессонные ночи, за безмолвную борьбу с отчаянием. А Федя воспринимает мое желание делиться с ним заботами как непрошибаемое занудство, как попытку навязать ему противоестественное. А когда ухаживал, добивался меня, утверждал, что любит детей.

Что может быть выше такой формы близости супругов, как ощущение радости видеть спасенного ими родного человечка? Это счастье, исполненное глубокого смысла и любви. Мне казалось, муж должен чувствовать то же самое, что и я. Это же наши дети! К тому же вдвоем боль за детей легче переносить. А он не находит для меня слов утешения, не поддерживает, не разделяет мои волнения. Он даже не подходит ко мне. И это дополнительная, двойная боль. Она рвет мне душу. И в моей голове складывается какая-то странная мозаика нашей семейной жизни... А по радио в это время тихо лились прекрасные слова песен, те… что на разрыв души… От них я чувствовала себя еще более несчастной. Но не хотелось об этом думать, хотелось верить… И дети заслоняли всё.