Ее величество

«Дочь моих родственников никогда не говорила отцу: «Я люблю тебя, папа». Но когда он сильно поранился, она подошла к нему, осторожно обняла его больную ногу и нежно поцеловала запачканный йодом и кровью бинт. Дочке тогда было два с половиной года. Отец был потрясен».

«Что не помешало ему через год оставить семью и уйти к богатенькой разведенке, – напомнила мне Эмма, как выяснилось, ранее слышавшая от меня эту милую историю. – Вот говорят, когда любишь человека, то принимаешь его таким, какой он есть. Но как можно заставить себя принять такого, как Федя?»

«Так недолго и спятить», – подумала я тогда.

«Нет ничего тайного, что для Инны не стало бы явным. Но ее пересказ чужой беды – почти неприличная открытость. Я, конечно, нисколько не сомневаюсь в его правдивости, но… это как читать чужие письма. И ведь бывает информация под грифом «секретно»…», – задумчиво и неодобрительно размышляла Лена.

– Не испытывая взаимной привязанности, Эмма с Федором, тем не менее, как-то уживались и на людях не выходили за рамки приличия, – неожиданно для себя вслух подумала Аня.

– Какие рамки! Федька сам себе расширял диапазон возможного поведения до желаемого. Кое-кто, стремясь раздвинуть стены своей свободы, забывал, что они могут оказаться несущими. Я о своих мужьях. Что ты понимаешь под «уживались»? Федькины издевательства, скандалы и Эммино адское терпение и достойное восхищения самообладание? – Иннины высокие брови резко взметнулись.

– У нее ангельское терпение, требующее дьявольской силы воли, – подтвердила Жанна.

– Да, руку он ей подавал, выходя из автобуса, чтобы все восхищались его обходительностью и считали идеальным мужем. Он сам по этому поводу противно шутил. «Все видели, какой я хороший?» – вспыхнула Инна. – Какой цинизм! А под руку ее брал как собственник, а не галантный мужчина.

– Его семья – внешне изящно упакованная мерзость, – буркнула Жанна.

– Он, а не семья.

– Познав горький опыт, Эмма потом и своих студенток в шутливой форме остерегала, чтобы боялись слишком обходительных мужчин. Мол, они не для вас, для себя стараются. Это их способ заманивания очередных жертв. А еще советовала, чтобы бежали они подальше от мужчин, которые сильно, слишком по-детски привязаны к матерям и потому всю жизнь будут отодвигать жен на третье место.

– Я тоже предупреждаю, – напомнила о себе Жанна.

– Сколько не учи, от всех бед не убережешь, – хмыкнула Инна.

– Смотря как учиться, – подковырнула ее Жанна.

– Эмма такая красивая! Помните, ее на еврейский манер звали Абигайль. А Федор – стыдно признаться – умудрялся с издевкой проезжаться даже по ее внешности. Вот наглец, умеет отрицать очевидное. Это еще один из его «талантов», – сердито сказала Аня.

«Отчим меня тоже обзывал уродиной и страхолюдиной. Изводил язвительными замечаниями, поднимал на смех, говорил, что я неликвид. Натерпелась от него… Тот же способ принижения использовал, – вспомнила Лена. – И это при том, что в своем классе я считалась самой симпатичной. Думал, буду злиться, бесноваться. Не вышло... Но где-то в подкорке все равно застряла непредсказуемая неуверенность. Что-то негативное отложилось и царапало… Только теперь я поняла, насколько Эммин муж похож на моего отчима».

– Бывает деспотичное обожание, – сказала Инна, предоставляя подругам самим расшифровывать смысл и подтекст того, что она заложила в свои слова.

– Мерзость. Апофеоз мужской логики! – фыркнула Аня.

– А Эмма, в силу своей воспитанности, никогда не касалась недостатков «интеллигентской» фигуры мужа. Об одном она иногда осторожно упоминала, покупая ему костюм или брюки чуть большего размера из желания скрыть его удачным покроем одежды. Федька любил носить всё в обтяжку, сильно прилегающее, что подчеркивало его «особенности». Эмма для него старалась, а он бесился, упрекал ее в предвзятости. Тоже мне, Аполлон Бельведерский!

– Ты это о чем? – не поняла Аня.

– О его достаточно мощной и тяжелой пятой точке и узких плечах? – догадалась Жанна. – Крепкие ягодицы – достоинство. Помнишь визит бравого солдата Швейка к жене своего начальника?

«Не совсем безобидный разговор. Не обошлись без бабьих базарных пересудов. Эмма не унизилась бы до общественного обсуждения «огрехов» во внешности своего мужа. Какой-то нескромный, неприятный интерес к чужой личной жизни, – поморщилась Лена. – Мне кажется, Эмма вчера, впервые рассекретившись, говорила только о нравственной системе координат. Разговор девчонок вызывает во мне чувство неловкости».

Она взглянула на Инну, давая понять, что та говорит лишнее, но, не достигнув желаемого результата, достаточно сильно сжала плечо подруги и прошептала ей на ухо:

– Безнравственно смаковать чужие физические недостатки. Хромает деликатность или напрочь отсутствует?

– Это просто дурной тон! – наигранно-легкомысленно защитилась Инна.

– Это еще и сплетни. Доставляешь себе злорадное удовольствие?

– Нет. В познавательных и воспитательных целях такие беседы иногда полезны, – тихо оправдалась Инна.

– Для молодежи, – сухо уточнила Лена.