Единственное число любви

Вынув сигарету из лежавшей рядом с монитором пачки, я закурила. «То, что вы подумали, неправда». Зачем он сказал это? Да, вчера я шла к нему, переполненная некими смутными ожиданиями, но ведь он не мог знать об этом… Однако счел нужным сообщить мне, что эта девушка, открывшая дверь его квартиры своим ключом, ему не любовница.

Конечно, мои поздние приходы, коньяк, ощущение уюта — все это имело значение для меня, несколько лет не знавшей мужского тепла, если не считать двух недолгих и неудачных связей. Но для него?..

Боясь разочарования, я все-таки уже знала, что пойду.

Дежурному по поликлинике, особенно во время эпидемии, достается много бумажной работы: приходится подписывать кучу документов, составлять сводки, заполнять всевозможные «формы». Обычно я делаю это почти автоматически, но сегодня подолгу сидела над каждой бумагой — мысли о том, что, наверное, можно было назвать свиданием, не давали мне сосредоточиться. Ровно в двенадцать я, совершенно измучившись, прекратила сопротивление и встала из-за стола. Я поняла, что хочу увидеть Кирилла не в романтическом флере вечера, а при свете дня. Возможно, это неправильно, но мне хотелось… ясности.

Солнце уже спряталось, с неба сыпалась какая-то мерзость, а возле дома Кирилла я поскользнулась и чуть не упала.

…Теперь я знаю: он не был уверен в том, что я вообще приду, и уж точно не ждал меня днем.

Он встретил меня в своем зеленом халате, его волосы были встрепаны. Мы оба почувствовали себя неловко.

— Извините, я сейчас оденусь.

— Не спешите. Я вас осмотрю.

— Это совершенно излишне. Я нормально себя чувствую.

— А как же сердце? — Я попыталась улыбнуться.

— Это был единственный способ заставить вас позвонить, — честно признался он.

— Плохой способ. Есть такая примета…

— Я знаю. — Он не дал мне договорить. — Однажды в детстве я, чтобы не идти в школу, соврал, что у меня болит живот. А через неделю мне вырезали аппендицит.

— Аппендикс, — автоматически поправила я. — Вот видите.

— Но теперь ничего подобного не случится.

— Почему?

— С некоторых пор я перестал верить в приметы.

— Это ваше дело, — сказала я. — Но я все-таки послушаю сердце. Идите раздевайтесь.

Мы всё еще были в прихожей. Поколебавшись, он неохотно подчинился.

Я вымыла руки и вошла в комнату. Он стоял возле письменного стола, сложив руки на груди и приподняв левое плечо.

— Снимайте халат. — Я положила сумку на стол и, отвернувшись от Кирилла, достала стетоскоп.

— Сейчас вы не правы, Анна, — раздалось за моей спиной. — Я ждал вас не для этого.

Я повернулась. Теперь он стоял ссутулившись, глядя на меня в упор. Узкая полоска белых трусов ярко выделялась на смуглой коже. Он медленно протянул руку, вынул из моей ладони стетоскоп и потянул ее вниз, туда, куда я старалась не смотреть. Когда моя рука легла на его напрягшееся естество, я попыталась отвести ее, но Кирилл, по-прежнему глядя мне в глаза, не позволил сделать этого, еще сильнее прижав ее к белой ткани.

Я не знаю, сколько времени мы стояли так в тусклом свете февральского дня, пока я привыкала к пульсировавшей под моей ладонью плоти. Кирилл не делал ни единого движения, и лишь когда образы моего неотчетливого счастливого сна вернулись ко мне, он, словно почувствовав это, поднял мою горячую ладонь к своим губам. Но живые токи, переполнившие ладонь, уже неслись по всему моему телу, и я, желая, чтобы Кирилл, ощутил их движение, стала другой рукой расстегивать на груди блузку. Мелкие пуговицы не слушались, и тогда просто рванула ткань… Когда Кирилл увидел мою обнажившуюся грудь, его скулы резко побелели.

Кровать в комнате была не застелена, но через минуту я, в одной блузке с отлетевшими пуговицами, оказалась не в кровати, а в большом кресле у стены…

Кирилл стоял возле кресла на коленях, и его губы ласкали меня так, что зрение мутилось. А потом серый свет февраля полыхнул в мозгу пронзительными зелеными вспышками, но мое сознание все еще оставалось ясным, и я отчаянно заставляла себя поверить, что происходящее — явь, и сквозь ослепительный свет пыталась разглядеть того, кто это со мной сделал. В момент последней вспышки я застонала, и горячая ладонь легла на мои губы, словно вобрав в себя стон.

Зрение постепенно возвращалось ко мне, и я увидела над собой лицо Кирилла. Он улыбался. Кажется, слезы бежали по моим щекам, когда я старалась понять и запомнить все оттенки этой улыбки…

Кирилл еще ниже склонился надо мной и, легко коснувшись губами моей щеки, тихо сказал:

— Я не ошибся.

Он выпрямился, и я впервые увидела его обнаженным. Его естество поднималось, но, когда он переносил меня с кресла на кровать, в его движениях не было нетерпения. И я была благодарна ему: он давал мне возможность привыкнуть к тому, что мы близки.

Он лег рядом. Его пальцы, пробежав по моим набухшим соскам, снова спустились вниз, и когда они приоткрыли мое лоно, вся моя жизнь словно сосредоточилась в нем. Я опять не удержалась от стона.

— Ты чудесная, я знал это, — прошептал Кирилл, перед тем как его губы легли на мои.