Эдера 2

— Я одного не могу понять — откуда столько внимания, столько предупредительности к тебе у этого незнакомого, по сути, человека? Ведь вы знакомы с ним меньше недели! — воскликнула Эдера.

— А я заметил, что дель Веспиньяни любезен и доброжелателен ко всем, — ответил Андреа, понимая, что опасения жены могут иметь под собой какую-то почву, — не только со мной...

— Тебя это не удивляет?

— Его любезность?

— Не только любезность, но и преувеличенное доверие к тебе...

— Он стал доверять мне после того, как я уличил одну фирму в мошенничестве, — ответил Андреа, — думаю, что для такого человека, как дель Веспиньяни, этого оказалось достаточно...

Не зная, каким образом еще выразить свои сомнения, Эдера сказала:

— Он ведет себя так, будто не ты хочешь от него чего-то, а он от тебя...

— А-а-а, — небрежно протянул Андреа, — тебе это только кажется.

Эдера пожала плечами и ничего не ответила мужу.

«Да и для чего я это ему говорю? — подумалось ей,— ведь мы вдвоем, мы вместе... Мы счастливы друг с другом. Зачем сеять в его душе семена подозрения и сомнения, и зачем сеять эти семена в своей душе? А тем более — перед отъездом на Сицилию...»

— Кстати, а когда ты вылетаешь?

— Завтра в десять утра за мной пришлют машину, — сказал Андреа.

— Мы с детьми поедем провожать тебя — Ты ведь не против?

— Ну что ты...

На аэродроме было непривычно тихо — ни шума моторов, ни колебания воздуха, поднимаемого лопастями, ни суеты персонала...

Это был маленький частный аэродром за городом, на площадке у взлетно-посадочной полосы стояло четыре самолета — три из них спортивные.

Поодаль находился планер — Эдеру, которая никогда не видела планера вблизи, очень поразил размах крыльев.

«Роллс-ройс» остановился и замер у самой кромки бетона. Водитель, быстро выйдя из кабины, подошел к задней дверце и открыл ее.

— Ну, что, будем прощаться, — с грустью сказала Эдера.

Андреа вздохнул.

— Честно говоря, так не хочется никуда улетать... — произнес он задумчиво.

— Я понимаю... Но надо, — Эдера поправила ему галстук. — Кстати, а ты надолго?

— И так вот всегда — самое главное ты спросить забыла,— улыбнулся Давила.

Эдера виновато улыбнулась.

— Ничего не поделаешь...

— Думаю, что не на всю жизнь,— произнес Андреа полушутя-полусерьезно.

— Но на какой срок?

— Неделя, максимум — десять дней, — сказал он. — Не больше.

— Я буду скучать без тебя, — Эдера провела рукой по его свежевыбритой щеке.

— Я тоже...

— А знаешь — я ведь уже скучаю... Ты еще тут, в Ливорно, рядом со мной, а я уже скучаю, будто бы ты далеко-далеко...

Андреа ободряюще заулыбался.

— Ничего. Неделя — срок не самый большой. Думаю, что за это время мы не успеем забыть друг друга.

Летчик, подойдя к «роллс-ройсу», кашлянул — это был знак, что следует вылетать.

— Ну, целую тебя... Еще раз поцелуй Лало и Эдерину! — крикнул Андреа, садясь в салон.

Он хотел еще что-то сказать, но в самый последний момент, когда пилот уже думал поднимать трап, чтобы втащить его в салон, вновь подбежал к Эдере и, наклонясь к ней, про износ, горячо дыша в самое ухо: — Эдера дорогая моя, я очень, очень люблю тебя... Очень люблю!

Спустя несколько минут взвыли сверхмощные моторы — сперва завелся правый двигатель, затем левый, и «Сесна», выпустив из-под колес две струйки желтовато-голубого дыма, взвилась над аэродромом.

Эдера долго стояла и смотрела самолету вслед — пока тот не скрылся из виду.

А в ушах ос звучал голос Андреа: «Дорогая моя, я очень, очень тебя люблю!..»

ГЛАВА 9

На следующий день после отлета Андреа, Отторино, которого Эдера случайно встретила у кованой чугунной решетки палаццо (граф объяснил, что приехал посмотреть, в каком состоянии сад) сообщил ей новость, которую Эдера сразу не могла воспринять как хорошую или как плохую — дель Веспиньяни сказал, что таким синьорам, как она с мужем, непристало обходиться без прислуги.

— Вы мои гости, и потому я не позволю, чтобы вы сами стирали и готовили, — заявил граф, улыбаясь.

Эдера попыталась было запротестовать, говоря, что дом, хозяйство для нее — только в радость, и что еще в те времена, когда она воспитывалась в монастыре, ее научит всему, но Отторино и слушать ничего не захотел.

В прислуги Эдере дель Веспиньяни определил Маргариту Мазино.

У синьоры Маргариты Мазино было круглое, простодушное личико, как у Мадонн на старинных картинах итальянских мастеров, немного старообразное и а то же самое время — почти детское.

Смеющиеся глаза, окруженные многочисленными морщинами, милый носик и губки бантиком, тяжеловатый подбородок, нежная желтоватая кожа и румянец на щеках.

Она любила рассуждать о серьезных вещах с усиленным и, как могло показаться — с напускным глубокомыслием, таким забавным на этом смеющемся, добродушном лице, с которого Маргарита в такие минуты всегда усердно старалась согнать веселое и жизнерадостное выражение.

Говорила она всегда очень быстро, словно боясь потерять нить своих очень и очень важных мыслей.

И действительно — иногда случалось, что она, вдруг умолкала, не докончив фразы, с ощущением полной пустоты в голове:

«И что это такое интересное я хотела вам сказать, синьоры?..»