Эдельвейс

– А здесь нас перестреляют сейчас всех, – возразил Лазаренко, – немец вон уже второй пулемет налаживает, сейчас цепью пойдут!

Положение разведчиков было совершенно безвыходным.

С подъемом немцев на гребень, отходящие назад моряки оказались как на ладони.

Для двух пулеметов и для пары десятков стрелков – пять минут работы.

И никого из братишек в живых не останется.

– Полундра, братва, за мной! – крикнул Лазаренко, – ленты с бесок снять и распустить на всю длину!

– Тычё? Дурной? – крикнул Жорка.

– Не дрейфь, внизу метров на десять снегу намело, не разобьемся, а по ленточкам найдем друг-друга, откопаем.

Времени на раздумье уже не оставалось.

Немцы вытащили на гребень свой второй пулемет.

Теперь можно было разговаривать только лежа лицом вниз.

Пули веером пролетали над головами, вихрями взрыхляя снег.

– Ленту менять когда будет, разом поднимаемся и полундра! – передал по цепи Лазаренко.

– Жорка первый, за ним Вася, потом Леха, потом Серега, я последним иду!

Минуты две ждали, пока немец не высадит короткими всю ленту – пятьдесят патронов.

– Полундра! – крикнул Жорка и первым исчез за близким горизонтом.

Потом за ними последовали Вася, Леха, Сергей…

Лазаренко прыгал последним. ….

– Что, Гюнтер? – думаете, что кто-то из этих самоубийц остался в живых? – спросил лейтенант Шлёссер.

Унтерофицер Гюнтер Воленштайн с опаской потерять равновесие заглянул в пропасть.

– Не думаю, господин лейтенант, здесь все сорок метров, не меньше, – ответил он.

– Вот, вот, – согласился лейтенант Шлёссер, – и как прикажете воевать с этими самоубийцами? …

4.

Алия Ахметовна Гозгоева оказалась очень хорошим человеком.

– Немцы по домам ходят, с ними бывший наш участковый милиционер, они всех переписывают, – сказала Алия утром, когда Рая накормив детей принялась за ежедневную уборку, – а у тебя документов нет никаких, да и этот наш участковый бывший, он всех здешних в лицо знает, он тебя сразу немцам сдаст.

– Так что же мне теперь делать? – спросила Рая и обессилено села на табурет – так как ноги вдруг подкосились от накатившего отчаяния.

Алия сперва ничего не ответила. Тоже принялась хлопотать по хозяйству, пошла в сарай, курам корма насыпала, потом на чердак полезла, гремела там каким-то хламом.

Рая уж было подумала, что Алия ей сказала про немцев с участковым для того, чтобы та сама ночью ушла. Забрала бы детей – Васечку с Анечкой да и ушла. И у Алии совесть как бы была чиста – не выгнала ведь беженцев со двора – они сами ушли!

Но Рая ошиблась.

На чердаке Алия искала одежду.

Для Раи и для детей.

– У меня в горном поселке сестра живет, – сказала она, – там немцев нет, да и вряд ли они туда пойдут, потому как поселок этот в стороне от дорог. Надо бы тебя туда к сестре моей с детьми. А прогонят немцев, ты и вернешься тогда. Их ведь прогонят?

Алия спрашивала Раю о том, прогонят ли немцев, так, как будто Рая обладала каким то секретным скрытым от нее знанием. Интересно, за кого принимала Раю эта простая черкесская женщина, счетовод из Тебердинского райпотребсоюза?

Алия обрядила Раю по местному обычаю, как одеваются женщины в дальних селах – во все черное, ноги и лицо почти закрыты, только глаза, да руки – вот и вся нагота!

И Васечке с Анюткой какие-то местные наряды нашлись.

К обеду, привела Алия ишака – взяла у соседей, сама запрягла животное в повозку с двумя большими колесами, и усадив в повозку Раю и детей, села и сама.

Из Теберды, на удивление, выехали свободно.

Никто их не задержал, только Алия поругалась о чем-то на своем непонятном Рае гортанном диалекте – поругалась с двумя солдатами в немецких мундирах и в черкесских бараньих шапках, солдатами из местного ополчения, которые теперь несли что-то вроде патрульно-постовой службы.

Самих же немцев Рая не видала.

На фронте все что ли?

– А эти двое в немецкой форме, это ваши что ли? – спросила Рая, когда их повозка выехала из городка, – они черкесцы?

– Нет, это не наши, – отвечала Алия, – это из другого района, они не черкесы, они лезгины. …

Несчастный, весь в грязных катышах свалявшейся шерсти старый ишак медленно катил двуколку в гору.

Ехать было и тряско и неудобно.

Но Рая понимала, что это был единственный путь спасения для нее и главное – для Васечки с Анюткой.

– Ты скажи, – спросила вдруг Алия, – а туберкулез он заразный? Ты ведь врач? А?

– Ну, – со вздохом отвечала Рая, – ты сама и ответила на свой вопрос, ведь если я сама врач и не боюсь туберкулезных детей, то значит в закрытой форме он не заразный.

– А я сразу поняла кто ты, – сказала Алия, – и что дети не твои тоже поняла.

– Ты хорошая, – сказала Рая, – и спасибо тебе.

– Спасибо мне после войны скажешь, – ответила Алия, – если мы все живыми останемся.

Предчувствовала что-нибудь Алия Ахметовна, когда говорила "если живыми останемся"?

Имела ли она ввиду, что их могут убить в ходе военных действий, или она думала о чем то другом? Об иной причине, могущей повлечь их смерть, кроме причины войны с немцами?