- Впрочем, - продолжал я, - он тогда изрёк интересную мысль: Маяковскому надо было бы попозже родиться – тогда б он колбасил в какой-нибудь команде, это был бы Генри Роллинз, даже круче! (Федя вроде чуть успокаивается, а я опять за своё.) И вообще Фёдор, хоть он и араб, и, хоть и говорит, что шиит (дя я пиит!), а возможно, ваххабист (тсс! за его спиной следуют все усатые и бородатые антизвёздно-полосатые: Чингисхан, Мао, Фидель, Че, Сьенфуэгос, Арафат, Хусейн, Бин Ладен, Хоттаб, Хоттабыч!..), только сам он бородку подсократил, чтоб ненароком на улице не опиздюлится, и в таком виде больше похож на нигроу, да он и есть рэпер! - тем не менее, по всеобщему нашему уговору, сговору и мнению – только брататься кровью не стали! - наш с Сашей брат меньшой!..
- Давай, бро, комон! ебошь! – орёт, заподскакивая, взбесившийся Фёдор.
Санич встаёт, шатаясь-выпрямляясь, подходит к Феде, такому же двухметровому красавцу, как он сам, и сразмаху бьёт в лицо – в бровь, течёт кровь, сочится со лба вокруг чёрного глаза, Фёдор ухмыляется, лижет кровь с руки, просит ещё, Санич бьёт ему в рот, Фёдор плюется, чмокает языком, ухмыляется, забинтованной кистью мокает, как тампоном…
- Почувствуй свои инстинкты, почувствуй свою кровь! – декламирует кровавый Фёдор, но Санич уже осел обратно и закрыл глаза.
- Пожалуй, я пойду домой, - раскланиваюсь я, пятясь к выходу (кровавый Фёдор весь трясётся от напряжения, сжав кулаки на уровне пояса и зубы - на уровне моих глаз), - уроки надо учить…
- Тоже домой, - поднимается, вроде только разбуженный, Игорище, их гитарище.
Мы поднимаемся на поверхность, закуриваем, тут стоят две девушки, одна из них Ксюша.
Игорищины одноклассницы – ни больше, ни меньше – идут рядом, разговаривают громоздко, вторая тоже очень приятная, но темно. Я молчу как убитый, плетусь, но готов броситься бежать, готов взорваться нервическим, змеевидным, оплетающим душу неискушенного человека смехом от брошенного
Светофор на дороге светит и мигает только жёлтым. Мы с Игорем стоим на обочине, курим - ловим мотор, девушки пошли писать в кусты у забора. Что-то происходит глубоко в небе. Горизонтальные вспышки-разрывы, но не резкие, чёткие, как при грозе, а мягкие, расплывчатые, предвещающие и замещающие, шипящие, подсвечивающие контуры облаков, которых так не видно – сплошная тьма. Клёны бьются в окна с решётками, где теплится, чуть мигая, свет – наверное как раз склад-аптека, где работает мать Ю-ю. Ивы, рассаженные тут по высоким бордюрам клумб, мотаются, извиваются, бьются, замирают обмякшие – ветер свежий, холодный, во что совсем невозможно поверить после такой убийственной жары. Ясно одно – в воздухе нет влаги; шелестение, трепет, ветер – всё это против жары, всего этого мы ждали, как кажется, чуть ли не месяцы и годы, но это не дождь, нет воды - не против жары…
Гроза и жара – как это вообще сочетается? Один раз видел грозу при снеге – кажется, в начале апреля… Говорят, в день на Земле происходит около 8 млн. вспышек молнии… в разных местах, но каждая из них в виде волны колебаний облетает вокруг всей планеты, а некоторые, по эффекту эха, вызывают грозу в другом месте… Да, чиркнешь спичкой – и не знаешь, где и чем это отзовётся…
Девушки семенят, потом переходят на длинные размашистые шаги, чуть ли не прыжки, Игорище уже садится – вперёд, я на заднее, на меня наваливается Ксюха, а там и Светочка. Едем. Она отодвигается, устраивается свободно, расставив ноги. Соприкасаются только ткани наших брюк – ее лодыжки своим объёмом и теплом натягивают ее ткань, делают ее тоньше - как будто накачиваемый до предела воздушный шарик… Я отстраняюсь, затаив дыхание, – стоит только соприкоснуться от резкого поворота или внезапного толчка – и всё, она взорвётся!
- Где же ваша музыка?! – вдруг грубым голосом выспрашивает Ксю.
- Магнитолу сегодня украли, блин, - отвечает водитель.
- Ну давайте тогда сами пойте!