Echo

Я пытался его остепенить, остановить, взывал к совести, к пропагандируемому им христианству, но больше для комедии, потому что «пидор уже разошёлся» и «требует логического завершения». Его лицо было абсолютно дебильным: расслабленно открытый рот, безвольно застывший полувысунутый язык, глаза навыкате, остекленевшие, расширенные зрачки — и глаза, и рот, как у рыбы какой-то. Он лез ко всем со своей промежностью — и чтобы избежать встречи с ней, так сказать, лицом к лицу, приходилось буквально вылетать из комнаты в коридор. Неопытный и маролослый Миша, прижатый в углу, рассмотрел наверно её в деталях. У него на лице появилось серьёзное выражение — растерянности или даже испуга. Только Репе выходка этого бесноватого, этого бессовестного отступника человечества (кстати, называющего себя «Великим» и «Учителем», а также, если помните, «князем Мышкиным» и сравнимого разве что с другим выродком — Укупником) пришлась впору — она стала охаживать его палочкой по ягодице, а потом и тыкать, так что он сразу вынужден был ретироваться — развернуться к другим.

Я сам выступал уже в одних трусах. Репа на ходу, на лежу, извиваясь, выпутывалась из штанов. О. Фролов вдруг бросился на Сашу «Босса» Большого (стабильно и добровольно обряженного в майку «BOSS»), пытаясь стянуть с него штаны, за что был схвачен и отведён в коридор для воспитательной беседы.

В паузе между песнями послышалось басовое восклицание Саши: «Во имя Господа нашего, опомнись!», а затем взрыв его же удыханий навзрыд. И они выскочили опять к нам — о. фролов (его фамилию стыдно даже с большой буквы писать), раскорячившись почти до состояния шпагата и передвигаясь прямо в таком виде наверно в основном за счет рук (одна из которых по-прежнему была перетянута полотенцем), а Санич упал на колени, рыдая, и бия головою в пол, и захлёбываясь, и указывая пальцем на Великого ренегата, который зажимал в горсть и оттягивал свои гениталии — словно пытаясь отсоединить их и протянуть каждому в нос.

Я в анус крестик засунул! — громко пояснил О. Фролов.

Ты что, долбак! богохул! анафема! — практически в один голос выпалили мы с Репой, воспользовавшись паузой в музыке.

Ну ведь где-то он должен быть! — ответствовал О. Фролов с безупречной логикой помешанного.

Саша, опомнись! — едва успели выкрикнуть мы, как начался «Faget», вскочил Саша Большой, заорав: «Сакраментальная песня моя!»

Бог пидарас! — заорал О. Фролов и развернулся своей задницей к иконе, которую он недавно снял из красного угла на кухне и повесил над своею кроватью, обращая тем самым внимание на свою новоявленную, «радикальную» религиозность. «В присутствии иконы» запрещалось материться и даже «замышлять недоброе» — доходило даже до избиений и до взимания платы с Репы за право находиться в комнате, «Вериги, вериги сконструирую… и себе и вам…» — бормотал он всё это время. Тут Санич, чуть оправившись от смеха и слёз и расправившись из состояния крючка, обратил своё внимание на икону, завешенную разорванными трусами О.Фролова — его тут же прошиб новый приступ эпилептического удыхания — опять до слёз — он, трясясь, указывал на икону, а сам ещё всячески бился головой в пол, потом начал отчаянно сучить лапками.

Теперь сам «князь Мышкин» явно замышлял что-то недоброе, но по обычаю этой песни мы сцепились в один непотребный хоровод или даже клубок, раскачиваясь и извиваясь и повторяя с нагнетанием интонации вместе с патологоанатомом Джонатаном Девисом: «О, май лайф, хуэм ай???!!!», и когда следовал ответ: «Айм джяст а фагет!!! Фэге-э-эт!!!», весь наш хоровод рассыпался, и каждый «отрывался», расшибался один, превращаясь в конце концов в труп до завтрашнего утра, а иногда и долее…

…На этот раз все расшибались «как в последний раз»… О. Фролов на раскоряченных и согнутых в коленях ногах и одновременно на руках, опираясь на ладони, а то и на локти — разгонялся, отползая, как паук, а потом врезался в стену задом, пытаясь заползти по ней вверх, к иконе. Что удивительно, это ему почти удавалось — гибкое, длинное, тощее тело, потные конечности, дурачая напроломность… Он раздирал ягодицы, бился задом в стену, выкрикивая «Щас насру!..», потом выпрямился, встал на две конечности (даже непривычно), ритмично подпрыгивая и «выскинывая» на икону, потом выскинул двумя руками — через каждый прыжок изменяя сии жесты нацистского приветствия на факи и плюясь в сторону иконы, потом ввёл и третье чередование — крестное знамение, потом рухнул на ягодицы и выскинул и руки и ноги — вытянутые балетные ножки, а потом, конечно, пытался изобразить и четыре фака и перекреститься ногой… Плюнул вверх — и плевок, вернувшись, упал ему на губы. Тут он заметил, что на кровати навалено всякой всячины — одеяла, спинки от кресел, подушки и т. д. — он превратился опять в человека-паука, размял свой анус (крестик было выскочил), вроде как присоску у мух, нацелился им куда надо и — помчался через баррикады кровати под потолок…