Ё

Как же это не теряет, Раисочка? Именно что теряет. Стань бомжом — и кого взволнует твоя кончина? Не зря ведь говаривал Иван Алексеевич Бунин: «Нет, видно, никогда не откажется человек пришибить человека, если только с рук сойдёт».

Естественный отбор. Анекдот! Пока поклонялись естественному отбору, пальцем друг друга тронуть не смели. А стоило объявить Дарвина врагом рода людского, тут же принялись уничтожать ближних своих. Ничего не попишешь: борьба за выживание.

Потому и нападают на дарвинизм, что правда глаза колет.

— Репрессии… — бормотал Ордынцев. — Подумаешь, репрессии…

ГУЛага он, разумеется, не застал, поскольку родился в пятьдесят третьем. К страшилкам Солженицына и Шаламова относился с откровенным скепсисом. Сами виноваты: чем сильнее сгущаешь краски, тем меньше тебе веры. Куда правдоподобнее звучали рассказы отца. Особенно запомнилось про лифты. В те времени их на ночь отключали. И если после ноля часов раздавался гул поднимающегося лифта, это означало, что пустили его по особому случаю. И подъезд просыпался, и каждый ждал, замирая: кого едут брать? На каком этаже остановятся? Да, такого не придумаешь.

А ведь это тоже был отбор. Искусственный отбор…

Ордынцев выпрямился. Потом и вовсе встал.

Искусственный отбор. Выведение новой породы человека. «Я многих развожу и многих вешаю». Чьи слова? Какого-нибудь собаковода, селекционера, наверняка уничтожившего куда больше псов, чем любой живодёр.

«И в итоге вывели нас, — потерянно думал Ордынцев, — простодырых бессребренников, не способных выжить в дикой природе. Людей, заточенных под светлое будущее. Которое так и не настало…»

Вот тебе и ответ.

Выводили-выводили, вешали-вешали — и всё, получается, зря. Махнули рукой, отворили клетки и выпустили на волю самого страшного хищника, имя которому — человек. Ни войны, ни репрессий, а шесть миллионов как корова языком слизнула. Да какие шесть? Люди-то за эти десять лет рождались, приезжали… ордами… из-за ближних рубежей…

Сколько же нас погибло на самом деле?

— Ну? — хрипло спросил Ордынцев, с ненавистью уставясь в потолок. — Где ты там?..

Приди. Запрети нам убивать друг друга. Знаю. Будешь убивать сам. Но стольких ты не убьёшь. Не получится.

Тиран может и пощадить. Естественный отбор — никогда.

Ордынцев подошёл к зеркалу, взглянул на искривлённое серое лицо с больными запавшими глазами. Погляди, Ордынцев, погляди. Скоро таких совсем не останется. Ваше будущее в прошлом, ребята.

— Легче стало? — съязвил он из последних сил. Ссутулился, вернулся к столу, взял стопку.

— Земля тебе пухом, Володька…

Волгоград, март 2009

Со всей прямотой

Главным своим достоинством Дементий всегда полагал чистосердечность.

— Я же, согласись, не ругаю тебя, — проникновенно втолковывал он. — Я с тобой не скандалю. Я даже не подозреваю тебя… ни в чём таком… Я просто хочу знать, где ты была два с половиной часа.

Несчастное личико Алевтины сделалось ещё более несчастным.

— В Парк-Хаусе, — нервно отвечала она. — Собиралась кое-что купить…

— Купила?

— Нет. Там этого не было.

— В Парк-Хаусе есть всё, — немедленно уличил её Дементий.

Алевтина вспыхнула.

— Всё есть, а этого не было, — возразила она. — Ты — мужчина, ты не поймёшь…

— Хорошо, — покорно согласился он. — Не пойму. Но как оно хотя бы называется?

— Какая разница?

— А сколько стоит?

— Какая тебе разница?!

— То есть как «какая»? Вообще-то деньги у нас общие!

— Успокойся! Не разорились бы.

Умолкли, с вызовом глядя друг на друга.

— Разница, Аля, — кротко напомнил Дементий, — весьма существенна. Во всяком случае, для меня. Или ты говоришь мужу правду, или ты ему врёшь.

Алевтина молчала.

— Вот мне, например, нечего от тебя скрывать, — с достоинством сообщил он. — Просто нечего. Спроси меня, где я был, и я тебе отвечу прямо. Где, когда, с какой целью… Спроси!

— Да не хочу я тебя ни о чём спрашивать!

— Нет, ты спроси, спроси!

— Не буду.

— Боишься, — удовлетворённо подбил итог Дементий. — А почему?

Алевтина тихонько застонала.

— Да потому что знаешь. Знаешь, что я не солгу ни в едином слове. И я вправе ждать от тебя точно такой же прямоты. Где ты была?

— Чёрт с тобой! — процедила супруга. — Сидела в кафешке с Татьяной. Доволен?

Дементий запнулся. Был ли он доволен услышанным? С одной стороны, да, поскольку удалось докопаться до истины. С другой стороны, дружба супруги с Татьяной ему очень не нравилась, и Алевтина прекрасно об этом знала.

— Ну вот видишь, — тем не менее проговорил он примирительно. — Ведь самой же легче стало, так?

Алевтина резко повернулась и ушла на кухню.

* * *

Врали все. Врал сын, выклянчивая деньги, врали подчинённые, врали должники. Как это ни прискорбно, начальство тоже врало при каждом удобном случае.

Горе живущему правильно в неправильном мире. Выйдя на лестничную площадку, Дементий сразу же столкнулся с Гаврюхой.

— Валерьич! — застенчиво сказал тот. — Займи пятёрку. Хвораю.

Даже невинное слово «пятёрка» было заведомым враньём. В виду имелись пятьдесят рублей.

— Через неделю отдам, — истово прилгнул Гаврюха.