Ё

— Да нормальные у него глаза, у Славика! Медкомиссию-то он — проходил…

— Что делать будем? — выдохнул Непадло.

— С Пашей потолковать надо, — с твёрдостью произнёс опер. — Всё-таки специалист…

Полковник закряхтел, но податься было некуда. Если опер Мыльный упёрся — с места его не сдвинешь.

Вызвали Пашу.

С откровенным недоверием выслушав рассказ старшего оперуполномоченного, программист с дробным треском порхнул пальцами по клавишам — и, убедившись, что никто его не разыгрывает, забился в припадке сдавленного хохота. Непадло и Мыльный, насупившись, ждали, когда отсмеётся.

— Ну логику-то… — всхлипывал Паша, срывая щегольские свои очки со смуглыми стёклами. — Логику вам в юридическом — преподавали?.. Из ложного условия… следует… что угодно…

— Как это — что угодно? — взвился Непадло. — Тут не что угодно — тут люди пропадают!..

— О-ох… — Паша наконец отдышался, ущипнул себя за переносицу, надел очки. — Принцип пьяницы! — объявил он всё ещё подрагивающим от смеха голосом. — Классический принцип пьяницы!

Полковник и оперуполномоченный переглянулись. Подобно большинству ментов, оба пили вполне профессионально.

— Подробнее! — проскрежетал Непадло.

— Существует такая логическая каверза, — пояснил Паша. — Представьте пьяницу. Когда он пьёт — пьют все.

— Как — все? — не понял опер. — Вся планета?

— Да. Вся планета.

— Фигня, — сказал опер.

— Тем не менее, — тонко улыбнувшись, заметил Паша, — под это определение подходит любой трезвенник. Я, например. Когда я пью — пьют все. Просто я никогда не пью.

Милиционеры переглянулись вновь — на этот раз ошалело.

— Вот вы ввели запрос о человеке, который, моргнув левым глазом, сотворит заведомо невозможное. И программа выдала вам список лиц, не имеющих левого глаза. Моргнул бы — да нечем!

Полковник медленно повернулся к оперуполномоченному.

— Снимай наблюдение… — через силу выдавил он.

— Наблюдение снять недолго… — угрюмо отвечал тот. — А вот насчет Живикина… Поздно, Герман Григорьевич! Дело-то уже заведено. Хулиганство, нанесение побоев…

— Постой-ка! — встрепенулся полковник. — А как же этот… пропавший… Хр… Хрх… Как его?

* * *

Так и не выговоренный полковником Хрхрян сидел в летней кафешке на расстоянии квартала от своего киоска и нервно сдувал пену со второй кружки пива.

— Достали, да?.. — гортанно жаловался он соплеменнику. — Ключ точу — следит. Набойку ставлю — следит… Ты подойди скажи, сколько тебе надо… Не подходит! Следит! Значит, опять что-то лепят…

Соплеменник качал головой и сочувственно цокал.

— Гляжу — глаза стал протирать … — отхлебнув, с горечью продолжал одноглазый Хрхрян. — Я из будки бегом! Сижу теперь, думаю: на хвост упали — киоск продавай, из города уезжай… А как по-другому? Менты… Моргнут — ищи потом Хрхряна!..

2002

Тризна

Пусть бы выдумал это сочинитель, — знатоки народной жизни и критики тотчас же крикнули бы, что это невероятно: а прочтя в газетах как факт, вы чувствуете, что из таких-то именно фактов поучаетесь русской действительности

Ф. М. Достоевский

Володьку хоронили ранней стылой весной. Умер он, как и жил, странно и нелепо: нашли его в разгромленной, распахнутой настежь квартире. С кем-то он всю ночь пьянствовал, потом по обыкновению учинил мордобой, вышиб дорогих гостей за порог, упал, уснул, а к утру прихватило сердце.

Уголовного дела возбуждать не стали.

Говорят, талантливый был бизнесмен. Словосочетание, конечно, диковатое. Хотя много ли нынче осталось таких, кому оно покажется диковатым? Да и талант Володькин, по слухам, проявлялся лишь во время вынужденных завязок и блистал до первой серьёзной прибыли. То есть до первой рюмки. Дальше весь бизнес шёл прахом.

Привезли его прямо из морга, в квартиру не поднимали, поставили гроб на пару табуреток перед подъездом, не потрудившись даже прикрыть задние дверцы катафалка. Всё равно потом обратно заносить.

Володька лежал упрямый, недовольный. Казалось, просто не хотел ни на что смотреть. Желтовато-серое лицо его в морге подгримировали, умастили, припудрили. «Некрокосмы, — вспомнилось Ордынцеву. — Украшающие труп». Он подошёл поближе и, скорбно склонив голову, простоял возле гроба дольше, чем собирался.

Сначала решил, что померещилось, но нет: на мёртвом лице медленно и неотвратимо, с каждой минутой ясней и ясней, проступали тщательно замазанные ссадины, кровоподтеки — словом, всё то, что могло послужить поводом к возбуждению никому не нужного уголовного дела. Причиной, видимо, явился резкий перепад температуры, когда тело вынесли из относительно тёплого нутра катафалка в ледяную мартовскую стынь.

В гробу, заваленный цветами до подбородка, лежал забитый насмерть человек.

Самое печальное, остальные тоже это видели. Видели и молчали. Что тут скажешь?

— Убили… — еле слышно охнула мать. Ордынцев не выдержал и отошёл.