Джон Р. Р. Толкин. Письма

Фамилия моя — ТОЛКИН (TOLKIEN, не — hein). Фамилия немецкая (из Саксонии), представляет собою англизированную форму Tollkiehn, т. е. tollkьhn. Но, кроме как в качестве руководства к написанию, этот факт столь же обманчив, как любые голые факты. Ибо я и не «отчаянно-храбр»[304], и не немец, кем бы уж там ни были мои далекие предки. Они эмигрировали в Англию более 200 лет назад и очень быстро сделались самыми что ни на есть англичанами (не британцами), хотя музыкальную одаренность сохранили — этого таланта я, к сожалению, не унаследовал^{213}.

На самом деле я куда в большей степени — Саффилд[305] (семейство родом из Ившема, что в Вустершире); и своим пристрастием к филологии, особенно германских языков, и к эпосу, я обязан не кому иному, как моей матушке, которая сама меня обучала (до тех пор, пока я не получил стипендию в старинной классической школе города Бирмингема). Действительно, если говорить об Англии, я — западно-мидлендец и чувствую себя дома только в пограничных графствах между Англией и Уэльсом; и я так думаю, что англосаксонский, западный среднеанглийский и аллитерационная поэзия стали для меня детским увлечением и основной сферой профессиональной деятельности столько же в силу происхождения, сколько и обстоятельств. (Кроме того, меня особенно привлекает валлийский^{214}.) Я с удовольствием пишу аллитерационные стихи, хотя, помимо нескольких фрагментов во «Властелине Колец», опубликовал совсем мало, если не считать «Возвращения Беорхтнота» (в «Эссе и очерках Ассоциации английского языка», 1953, Лондон, Джон Марри); этот драматический диалог о сути «героики» и «рыцарственности» за последнее время дважды транслировался по Би-би-си. Все еще надеюсь закончить длинную поэму «Гибель Артура», написанную тем же стихом[306].

И тем не менее родился я в Блумфонтейне, в Оранжевой провинции — еще один обманчивый факт (хотя в самых первых моих воспоминаниях фигурирует жаркая страна), поскольку в 1895 г. меня кораблем увезли домой, и большую часть последующих шестидесяти лет я провел в Бирмингеме и в Оксфорде, если не считать пяти или шести лет в Лидсе: свою первую должность после войны 1914–1918 гг. я получил в тамошнем университете. Путешествовал я очень мало, хотя я неплохо знаком с Уэльсом, часто бывал в Шотландии (никогда — севернее реки Тей), немного знаю Францию, Бельгию и Ирландию. В Ирландии я провел немало времени, и с прошлого июля, собственно говоря, являюсь доктором литературы дублинского Юниверсити-Колледжа; но попрошу заметить, что впервые я ступил на землю «Эйре» в 1949 г., после того, как «Властелин Колец» был закончен, и нахожу, что и гаэльский язык, и самый воздух Ирландии мне абсолютно чужды — хотя последний (не язык) очень даже притягателен.

Могу добавить, что в октябре получил степень (Doct. en Lettres et Phil.^{215}) в Льеже (Бельгия) — хотя бы лишь отмечая тот факт, что меня, к превеликому моему изумлению, приветствовали по-французски как «lе createur de M. Bilbo Baggins»^{216}; а еще более изумился я, когда, в пояснение аплодисментов, мне сообщили, что я — «поставлен в учебную программу»?????? Увы!

Да позволено мне будет прояснить то, что X. Брейт оставил от моего письма: замечание насчет «филологии» относилось к тому, что я считаю ключевым «фактом» касательно моего труда: а именно, что он представляет собою единое целое, и вдохновлен в основе своей лингвистикой. Университетское начальство вполне может считать это чудачеством престарелого профессора филологии — писать и публиковать волшебные сказки и романы, и называть это «хобби» — простительным, раз уж оно оказалось (к вящему удивлению как меня самого, так и любого другого) таким успешным. Но на самом деле никакое это не «хобби», если «хобби» — это нечто, не имеющее никакого отношения к основному занятию и выбранное в качестве своего рода отдушины. В основании его — придумывание языков. Скорее «истории» сочинялись для того, чтобы создать мир для языков, нежели наоборот. В моем случае сперва возникает имя, а затем уж — история^{217}. Я бы вообще предпочел писать на «эльфийском». Но, конечно же, такое произведение, как «Властелин Колец», было основательно отредактировано, и осталось в нем ровно столько «языка», сколько, на мой взгляд, читатели смогли бы «переварить». (Атеперь вот обнаруживается, что многие не отказались бы и от порции побольше.) Однако в книге изрядное количество лингвистического материала (в придачу к непосредственно «эльфийским» именам и словам) включено в текст или выражено мифологически. В любом случае, для меня это произведение в немалой степени — эссе по «лингвистической эстетике»; как я порою и сообщаю тем, кто меня спрашивает «о чем это все?»