Джон Р. Р. Толкин. Письма

И тем не менее я не был готов писать «продолжение» в виде еще одной истории для детей. Я давно уже размышлял о «Волшебных сказках» и отношении их к детям — кое-какие результаты я использовал в лекции, прочитанной в Сент-Эндрюз, а со временем расширил и опубликовал в отдельном эссе (в числе прочих, что в ОЮП значатся как «Эссе в честь Чарльза Уильямса»; сейчас их нигде не достать, поскольку тираж распродан — ну, не подлость ли?). Поскольку я высказал мысль о том, что связь, существующая в современном сознании между детьми и «волшебными сказками» надуманна и случайна и портит истории сами по себе, и в глазах детей в том числе, я решил попробовать написать историю, которая абсолютно не была бы адресована детям (как таковая); кроме того, мне хотелось масштабной картины.

Разумеется, это потребовало немалых трудов, поскольку пришлось создавать привязку к «Хоббиту»; а более того — к фоновой мифологии. И ее тоже пришлось переписывать. «Властелин Колец» представляет собою лишь финальную часть творения приблизительно в два раза длиннее[301], над которым я работал между 1936 и 1953 гг. (Мне хотелось опубликовать это все в хронологическом порядке, но это оказалось невозможным.) А еще ведь языками следовало заняться! Если бы я больше думал о собственном удовольствии, нежели об аппетитах возможной читательской аудитории, эльфийского в книге было бы не в пример больше. Но даже для того, чтобы представленные там небольшие отрывки имели смысл, потребовались две разработанные фонологические и грамматические системы и изрядный словарный запас.

Задача и сама по себе оказалась бы не из легких; но в придачу я был еще и умеренно добросовестным администратором и преподавателем, а в 1945 г. перешел с одной профессорской должности на другую (повыбрасывав все мои старые лекции). И, конечно же, во время Войны зачастую ни на что осмысленное времени не оставалось. В конце Книги Третьей я застрял на целую вечность. Книга Четвертая писалась «выпусками» и отсылалась моему сыну, который в 1944 г. служил в Африке. Последние две книги написаны между 1944 и 1948 гг. Отсюда, разумеется, вовсе не следует, что ключевая мысль этой истории — продукт военного времени. К ней я пришел в одной из первых глав, сохранившихся и по сей день (Книга I, 2). На самом деле эта мысль приводится и присутствует в зародыше, с самого начала, хотя в «Хоббите» я на сознательном уровне еще не представлял себе, что такое означает Некромант (кроме разве вечно проявляющегося зла), равно как и его связи с Кольцом. Но ежели писать продолжение, отталкиваясь от финала «Хоббита», думаю, кольцо неизбежно послужило бы необходимой связкой. А ежели при этом задумаешь крупномасштабное произведение, Кольцо тут же обретет заглавную букву; и сей же миг возникнет и Темный Властелин. Что он, собственно, и проделал, объявившись без приглашения у камина в Бэг-Энде, едва я дошел до этого момента. Так что основной Квест начался сразу же. Но вот в пути я встретил много чего такого, чему сам удивлялся. Тома Бомбадила я уже знал; зато в Бри не бывал ни разу. Бродяжник, устроившийся в уголке гостиницы, меня совершенно ошеломил; кто он таков, я представлял себе ничуть не лучше Фродо. Копи Мории оставались всего лишь названием; и никакие вести о Лотлориэне не достигали моего смертного слуха до тех пор, пока я там не оказался. Я знал, что далеко, на окраинах древнего Королевства людей, живут Повелители коней, однако лес Фангорна оказался приключением совершенно непредвиденным. Я никогда не слыхивал ни о Доме Эорла, ни о Наместниках Гондора. Хуже того, Саруман до сих пор себя не обнаруживал, и я был озадачен не менее Фродо, когда 22 сентября Гандальв так и не появился. О палантири я тоже ничего не ведал, хотя в тот миг, когда из окна был выброшен камень Ортанка, я его узнал и понял значение «строк древнего знания», что крутилось у меня в голове: «семь звезд, семь камней и белое древо одно». Эти стихи и названия всплывают то и дело, вот только объяснить их возможно не всегда. Мне еще предстоит выяснить хоть что-нибудь про кошек королевы Берутиэль[302]. Но вот о Голлуме и его роли я знал более-менее все, и о Сэме тоже; знал и то, что проход охраняет Паучиха. И если это имеет хоть какое-то отношение к тому, что в детстве меня ужалил тарантул[303], да пусть себе народ воспользуется этой версией на здоровье (предполагая невероятное, что кто-то и впрямь заинтересуется). Сам я могу лишь сказать, что ничего подобного не помню, и ведать бы о том не ведал, если бы мне не рассказали; и особой неприязни к паукам не испытываю, равно как и настоятельной потребности убивать их. Тех, что я нахожу в ванной, я обычно спасаю!

Ну что ж, вот теперь я и впрямь заболтался. От души надеюсь, что не наскучу вам до смерти. Также надеюсь в один прекрасный день снова с вами увидеться. Ауж тогда мы, я надеюсь, побеседуем о вас и ваших произведениях, не о моих. Как бы то ни было, ваш интерес к моим трудам очень меня поддерживает.