Джинсы мертвых торчков

Кароч, подымаемся в бар на крыше отеля. Предсказуемо чудесный день. Безоблачный и жаркий, но свежий. Как тока марафет пробивается сквозь затычку из слизи и заводит мою «веспу», звонит телефон, и в определителе номера выскакивает «Эмили». Отвечая на звонок, нутром чую зловещий щелчок затвора.

– Любимая!

– Сейчос я сделою тебе, блядь, любимую, – слышу в ответ скрипучий мужской голос с акцентом кокни. «Микки. Ее батя». – Мою девочку зобыли в оэропорту. Это нозывоется, блядь, робота директора? Лично я не нозывою это роботой директора!

«Бляха-муха».

– Микки… ты на Ибице?

– Я зопрыгнул на рейс с Конар, штобы сделоть ей сюрприз. Пездото получилось, ток, штоль?

– Да, братан, я все улажу. Можешь ее позвать?

Какое-то бурканье, потом голос меняется:

– Ну что?

– М-м… привет, зая!

– Не зайкай мне, Марк, блядь! Меня никто не забрал!

Твою ж мать…

– Прости! Эта автофирма, я больше этих мудозвонов не нанимаю. Сейчас же на них наеду. Ебаное безобразие. Тибе не поможет, знаю, но давай сначала тибя поселим, а потом пообедаем, – воркую, умудряясь ее успокоить и закончить разговор.

Твою ж мать, забыл отправить мейл Мухтельд в офис. Опять. Как в Берлине с вертаками Карла. Кокс уже пробивает у меня в мозгах больше дыр, чем в швейцарском сыре. Но «хибзы» же выиграли Кубок, ебаный в рот, и пошло все нахуй!

Карл смотрит на меня, насмешливо оценивая:

– Ты ей подсунул? Молодке Эмили? Ночной Ездок, – смеется он.

– Нет, конечно, она ж клиентка. Было б непрофессионально, – отвечаю с пафосом. – Ну и для меня она чересчур молодая.

Чуйствую гул кокса и вспоминаю за Эдинбург. Мы оба страшно прощитались. Особенно я. Но хуй с ним: классно ж было. И это был просто секс. И у нас были гондоны. Уж при этом-то перепихоне никто не пострадал.

– Я ж не такой, как ты, Юарт.

– Чё бы это значило?

– Нельзя ж пердолить каждую девицу, похожую на Хелену, и думать, чё это вернет романтику, – говорю, насыпая чуток снежка себе в пина-коладу.

– Какого хуя…

– Признай, чё мы проябуем свои отношения. Так делают все. Потом мы, хотелось бы надеяться, узнаём, что наше эгоцентричное, нарциссичное поведение заябует другого человека. И потому говорим себе «стоп». – Я мешаю напиток пластиковой соломинкой и отпиваю.

Он смотрит на меня – ебаная бутылка молока с глазами:

– Так, значит, это ты сейчас говоришь себе «стоп», пацик?

– Ну, я пытаюсь… пытаюсь оказывать… – начинаю ржать, и он тож, – профессиональные директорские услуги своей перспективной клиентской базе, – мы хихикаем, а потом так громко ржем, чё почти задыхаемся, – но ты все херишь и потакаешь моему дурному поведению, мудацкий джамбо…

– Тоже мне, блядь, директорство…

– Я дал тебе, нахуй, заработать триста тыщ в этом году! После того как ты просрал свою музыку к фильмам и не диджеил восемь лет, а просто сидел на блядском диване и шмаль курил! Триста тыщ – за то, что ты ставил блядские пластинки в ночных клубах.

– Маловато будет, – говорит Карл, причем на полном серьезе.

– Чё? А чё тебе не маловато?

– Скажу, када мине принесешь, – улыбается он, но не шутит. – Хочешь ДМТ?

– Чё?

– Никада ДМТ не пробывал?

Мине западло, ведь это единственный наркотик, которого я не пробывал. Никада не привлекал. Галлюциногены – они для молодых пиздюков.

– Не-а… Приход классный?

– ДМТ – не для общения, Марк, – заявляет он, – а для развития.

– Староват я для экспериментов с наркотой, Карл. Да и ты тож, братан.

Через тридцать восемь минут мы уже у него в номере, и проколотая литровая пластиковая бутылка наполняется дымом от наркотика, который Карл жгет на алюминиевой фольге на ее горлянке: дым вытесняет воду, чё просачивается с пузыря в миску. Када все готово, Карл снимает горящую фольгу, и я обхватываю горлышко губами. Едкая срань царапает легкие похлеще крэка.

– Как говорит Теренс Маккенна, надо сделать третью затяжку, – убеждает Карл, но я и так в ахуе.

В бошке могучий приход и чувство, чё я физически покидаю комнату, хотя еще тут. Но я продолжаю и напрочь не чувствую опасности или потери контроля, как обычно бывает, када пробуешь новый наркотик, особенно тот, чё завладевает тобой до такой степени. Упорно загоняю дым обратно в легкие.

Плавно откидываюсь в кресле, положив бошку и закрыв глаза. Появляются разноцветные геометрические фигуры, которые пляшут передо мной.

Открываю глаза, и Карл смотрит на меня в глубоком восхищении. Все на свете, начиная с него и заканчивая будничными предметами в номере, стало интенсивней.

– У тебя четырехмерное зрение, – говорит он мне. – Не волнуйся, минут через пятнадцать-двадцать все придет в норму.

– А нельзя оставить так? У меня никада не было такой, блядь, глубины восприятия, – улыбаюсь ему, а потом начинаю нести пургу: – Я радовался, чё я просто есть, блин. Это странное удовлетворение, чудацкое чувство, чё мине это хорошо знакомо, чё я видел это раньше, не давало выпасть на измену с той стремной фигни, чё я увидел.

– Это шиза. Видел мелких карликов лего? Типа кислотных садовых техногномов?