Джинсы мертвых торчков

Открытка лежит на джинах. «Ливайсы». 501-е. Постиранные и сложенные. Первая мысль: какого хуя, а потом все понимаю. Реклама с Ником Кейменом. Билли их надевает, натягивает: клевый жеребец, который тащится от самого себя, собирается выебать Шерон или еще какую малую чикулю. А я, целка поневоле, валяюсь на кровати и читаю «НМЭ», думаю за девиц со школы и горю желанием загнать свою шишку на товарную станцию. Туда, где годами не ходят товарняки. Мечтаю, чёбы этот сраный позер свалил и я бы мог погонять лысого на фотки Сьюзи Сью и Дебби Харри, любезно предоставленные журналами «Ай-Пи-Си».

Потом маманя прибегает с лужаек для просушки, тушь на глазах потекла от слез, как у Элиса Купера, маманя вопит и произносит первые слова, чё я помню после смерти Билли, – мол, они забрали всё, «забрали даж сыночкины джинсы…».

Спад хранил их все это время. Не смог даже загнать кому-нибудь или отдать. Возвращать было чересчур стыдно: сраный сентиментальный цыган, тырящий у людей шмотки. Мысленно представляю, как он сидит и трясется на отходняках на дальней скамье в Деве Марии – Звезде морей, смотрит, как моя старушка ставит еще одну свечку за Билли, и, может, подслушивает, как она говорит: «Зачем забрали иво одежки, джинсы иво?..»

У Билли всегда был тридцать четвертый, у миня – тридцать второй. Думаю, чё эта херня мне сейчас подойдет по размеру.

– Душа Мёрфи – потемки, – задумчиво говорю я.

Я не можу рассказать за это Эли, по крайней мере не щас. Он же отец ее сына.

Дальше под джинсами – пакет. Вскрываю. Там толстая рукопись, напечатанная на машинке, с исправлениями от руки. Как ни удивительно, она в стиле моих старых наркоманских дневников, с которыми я всегда планировал когда-нибудь что-то сделать. Написано на шотландском сленге, что малехо непросто воспроизвести на бумаге. Но, продравшись через пару страниц, я врубаюсь, что это классно. Ё-мое, это же пиздато. Откидываюсь на подушку, вспоминая Спада. Слышу, как входит мой старой, кладу пухлый документ под кровать, выхожу и здороваюсь.

Мы ставим чайник и говорим за Спада, но я не могу рассказать бате за джинсы Билли. Когда он ложится, у меня сна ни в одном глазу, нужно пообщаться еще, поделиться этими мрачными новостями. С Больным я говорить не могу. Позор, но не могу, и все. Почему-то единственный, кто приходит щас на ум, – это Франко, хоть иму и поебать. Но в память о прошлом отправляю иму эсэмэску:

«Нехорошо так сообщать об этом, но Спад умер сегодня утром. Сердце не выдержало».

Мудак тут же отбивает мне обратно: «Засада».

Вот наскока иму не пофиг. Первостатейный пиздюк. Зверею и пишу Эли эсэмэску, чтобы пересказать.

Мгновенно приходит милосердный ответ: «Ну такой уж он. Ложись спать. Спокойной ночи. х».

34 Форт против Банановых квартир

Солнце упрямо блестит в безоблачном небе, словно угрожая потенциальным хулиганам, набежавшим с Северного моря или с Атлантики, упреждающим махачем. Лето вспучилось привычными обещаниями, но сейчас уже налицо признаки реальной тяги. Старый порт Лита с ленивым похабством раскорячился на жаре вокруг кладбища Девы Марии – Звезды морей, с многоквартирками и отжившим свой век торговым центром 70-х «Кёркгит», с одной стороны, и темными легкими ведущей к докам Конститьюшн-стрит, с другой.

Несмотря на мрачнейшие обстоятельства, Марк Рентон и его подружка Виктория Хопкёрк не в силах сдержать нервный приступ легкомыслия, вызванный знакомством Викки с Дейви Рентоном. Отец Марка ни разу не заходил в католическую церковь. Как глазгоский протестант, он поначалу не принимал ее по религиозным мотивам, но когда его упертое сектантство наконец пошло на убыль, он стал ревновать к ней жену. Для его Кэти церковь служила прибежищем, образцом жизни, которую он не мог с ней разделить, церковь была его конкуренткой. Дейви мучает совесть, ведь теперь это кажется такими пустяками. Чтобы успокоить нервы, Дейви слегка перебрал. Увидев на кладбище сына вместе с английской подружкой, живущей в Америке, он изображает из себя разудалого Бонда, целует Викки руку и заявляет:

– Мой сын никогда не выказывал хорошего вкуса в выборе женщин, – а затем добавляет язвительную концовку: – До сегодняшнего дня.

Это настолько нелепо, что оба громко хохочут, рассмешив и Дейви. Однако эта реакция навлекает осуждающий взгляд Шевон, одной из сестер Спада, и они обуздывают свое веселье. Угрюмо здороваются с другими скорбящими и заходят в церковь. В увешанном иконами китчевом дворце дореформенного христианства Викторию поражает контраст с кремацией ее сестры. В открытом гробу выставлено тело Дэниэла Мёрфи, подготовленное к полной заупокойной мессе.

Рентон поневоле сталкивается с Больным, который пришел вместе с Марианной. Отрывисто кивнув друг другу в знак приветствия, оба помалкивают. Обоим хочется заговорить, но не удается обойти мощную диверсантку – гордыню. Они всячески стараются не встречаться глазами. Рентон засекает, что Викки и Марианна переглядываются, и решает держать их одну от другой подальше.