Джинсы мертвых торчков

Пока мы шагаем дальше по улице, думаю о том, что нам с Билли, вообще-то, никогда не нравились одни и те же девчонки, хоть я и выебал его беременную невесту в туалете после его похорон. Протираю глаза, кабута пытаюсь стереть воспоминание. Угу, это я сто проциков назвал бы сомнительным поведением. Потом Викки внезапно вздрагивает, словно читает мои мысли, но отзывается она на чё-то другое. По торговой улице с узкими белыми зданиями шагают две хихикающие игривые девушки. Небось в бар идут или еще куда по тому же маршруту, которым Викки с Ханной регулярно следовали подростками или когда возвращались домой обменяться новостями. Каждый журчащий фонтан девичьего смеха, наверно, сейчас для нее точно сокрушительный удар.

Ночую у родителей Виктории, сплю с ней на односпальной кровати. Вообще-то, это не ее старая, поясняет она: ту выбросили, когда делали ремонт в комнате, лет десять назад. Говорю ей, что батя до сих пор поддерживает мою комнату почти в том же виде, в каком я ее оставил, хотя после Форта я никогда не считал ее родной. Мы шепчемся, целуемся и нежно занимаемся сексом: оба через три месяца сдали анализы на хламидию, и у нас все чисто. Трудно расставаться с ней на следущий день, хочется быть вдвоем, пока оба не вернемся в Калифорнию, но ее родителям она щас нужна больше, чем мине. Не могу решиться даж на короткий перелет, потому выбираю долгую поездку на поезде аж до Эдинбурга, рассудив, чё так будет больше время подумать.

Када приезжаю в город рано утром, чешу к бате и открываю дверь запасным ключом. Иво нету дома – как раз та ночь, када он ходит со старыми дружбанами в «Клуб докеров». Его распорядок врезался мине в сознание после миллиона телефонных звонков. Хуй иво знает, как бы он отреагировал, если б увидел содержимое заклеенного скотчем свертка в оберточной бумаге, чё приносит Элисон.

Элисон сильно изменилась. Прибавила в весе, но таскает его с чуть ли не шикозными понтами. За внешним огорчением из-за Спада – подслой удовлетворенности. Душа у нее всегда была бодренькая, хоть и постоянно бегала от темной тучи, которая над ней висела. Туча, походу, рассеялась.

Рассматриваю коричневый сверток у себя на коленях:

– Открыть сейчас?

– Нет, – тут же говорит Эли. – Он сказал, это только для тебя одного.

Засовываю его под кровать, и чешем выпить в большой «Уэзерспунз» внизу Уок. У Эли все в порядке: поступила в универ как мать-одиночка, изучала английский, потом Морей-хаус и щас преподает в Фирхиллской средней школе. Но она не щитает это успехом.

– Я по уши в долгах, и так будет всегда, хожу на неимоверно стрессовую работу, которая меня убивает. А все вокруг говорят, какая я состоявшаяся, – фыркает она.

– Состоявшихся людей – всего один процент. Мы, остальные, просто деремся за те крохи, чё эти говнюки бросают со стола. А их СМИ постоянно втирают нам, чё все хорошо или чё мы сами во всем виноваты. Второе, видать, правда: ты получаешь ту ссанину, с которой смиряешься.

– Еб же твою мать, Марк, этот базар миня пиздец пригружает, я каждый день слышу это в учительской!

Просекаю фишку. Какой смысл циклиться на общемировой хуйне, хоть ее с каждым днем и становится все больше?

– «Хибзы» выиграли Кубок! Как тут в такой ситуации не поверить в революционный, преобразующий потенциал сограждан!

– Мой брат был на поле. Он переживал: ему ведь уже пожизненно запретили вход на «Истер-роуд». Рада, что Энди никогда особо футболом не интересовался. Это сейчас, как и все остальное в культуре рабочего класса, – прямая дорожка в тюрягу, хотя ты ничё такого не сделал.

– Ну и кто щас ково грузит? – смеюся.

Она подхватывает, и ее лицо сбрасывает несколько лет.

Классно снова повидаться с Эли, и мы нехило прибухиваем, уходим оба слегка поддатые. Обмениваемся мейлами, обнимаемся и целуемся.

– Встретимся на похоронах, – говорю ей.

Она кивает, и я чешу по Грейт-Джанкшн-стрит. Этот участок Лита всегда бедствовал, сколько себя помню: моя старушка и тетка Элис водили миня в кафе «Часовая башня» в литском супермаркете «Прови» сок пить; старой «Стейт-синема», давно закрытый, куда я ходил в субботу на утренние сеансы со Спадом и Франко; Литская больница, где мне накладывали первые швы над глазом, када какой-то пиздюк на площадке вмазал мине сиденьем качелей по щачлу. Сплошь призрачные здания. Перехожу через мост над рекой, обиталище призраков.

Бати до сих пор нет, вот же старой ебалыга, и я разворачиваю сверток.

Сверху – открытка. Там просто написано:

Марк

Прости, братан. Не думал тогда, что это будет так важно для твоей родни.

Люблю

Дэнни (он же «Спад») Х