Дыхание в унисон

— Не надо. — Соня видит, что у родителей нервы совсем разболтались, и решает вести себя сдержанно, чтобы не нагнетать обстановку. — И почему вы делаете из этого трагедию? Линка учится, ей еще два года до диплома, и неизвестно, куда распределят. Братец-кролик Мишка у себя на Кубани давно служит, лейтенант, скоро капитаном станет, по-моему, даже жениться собирается. Вся драма из-за меня? Так я все равно после школы буду в Москве поступать. Или в Ленинграде. А что, имею право. Не может быть, чтоб я не поступила. У меня по всем предметам пятерки. Ну, кроме физкультуры, но это на приемных не считается. Да мне вообще сдавать не придется, я рассчитываю на медаль… Гордитесь, родители.

— Гордиться медалью глупо, — вздыхает Авраам.

— Особенно той, которую еще завоевать надо, — подхватывает Фирочка.

Она всю жизнь боится лишний раз похвалить своих детей. Не дай бог, загордятся, пусть лучше себя недооценивают, чем потом с высоты самомнения в лужу падать. Когда-то несколько лет назад соседка при детях стала восхищаться:

— Какая у вас старшая дочка редкостная красавица!

Фирочка испугалась, что Соня будет чувствовать себя ущемленной, и, спасая положение, парировала:

— Верно, мне повезло, у меня одна дочь красавица, а другая умница.

В плане педагогическом этот эпизод имел неожиданно сильные последствия, причем со знаком минус. Лина, помня всегда, что из-за войны она училась мало, урывками и не систематически, читала книг недостаточно, очень критично стала относиться к своим интеллектуальным возможностям, во всяком случае она никогда не упускает случая отметить, что с умом, может, все и терпимо, а вот образования точно хотелось бы побольше. Соня, наоборот, комплексует из-за своей внешности, хотя руки-ноги-голова и все остальное у нее правильно по местам расставлено, иногда подолгу рассматривает себя в зеркале, вроде все по отдельности — рот, нос, глаза в порядке, а так — никакого вида. Зато она с полным доверием отнеслась к вердикту матери насчет ума и долгое время относилась к своему интеллекту с большим уважением. С годами это прошло, но очень нескоро. Во всяком случае, теперь, когда, наконец, удается заставить родителей говорить с собой на равных, Соня чувствует себя на высоте.

— Я и не предлагаю гордиться медалью, гордитесь дочерью. Справлюсь я с этими школьными задачками, можете ехать спокойно. Это когда?

— Еще не завтра, должен оттуда приехать доктор на мое место, а тогда уже я сдам ему дела — и на его место.

— Может, еще успеешь сдать экзамены, как получится, — Фирочка, как всегда, мечтает, чтобы все у всех было хорошо.

Конечно, Соне, при всем ее признанном уме, не понять, в чем суть интриги, почему родители восприняли новость как драму жизни. Приехали же они с Украины в Литву — и ничего. На Камчатке хоть говорят на понятном языке. А лечить — какая разница где? Девчонке невдомек, что Авраам, когда начал служить в этом госпитале, поднимал свое отделение, можно сказать, с нуля — после войны в монастырской больнице только домики в парке остались да каменная ограда, остальное все было разграблено или выведено из строя. Теперь «госпиталь гордится своими кишечными инфекциями», как на днях забавно высказался кто-то из руководства на собрании 23 февраля, в День армии.

Доктору Быстрицкому уже за пятьдесят, недалеко до срока армейской выслуги лет, специалистов такого возраста не принято резко перемещать без необходимости. Да и что гадать, приказ, прибывший из штаба округа, подписан тем самым холеным подполковником, что уговаривал Авраама подумать и понять, как выгодно ему согласиться разок на подлость. И, как бы то ни было, с армейскими приказами спорить — что плевать против ветра. Приказали — надо выполнять. Вон генерал Вовси в тюрьме сидит, и еще большой вопрос, вернется ли живым. А его двоюродный брат Михоэлс уже восемь лет как убит, до сих пор официально говорили, что несчастный случай, теперь перестали стесняться, в открытую назвали его преступником, националистом, заговорщиком, даже где-то мелькает, что это он, Михоэлс, брата своего Вовси совратил на путь предательства. Так что это назначение — не самое страшное, что может случиться в жизни. Все же Авраам сумел вернуться к своему обычному здравомыслию:

— Фирочка, ты, в самом деле, перестань нагнетать трагедию. Мы же с тобой войну прошли, что может быть страшнее, пока люди живы?

— Войну-то мы прошли, ну так, может, и хватит? В войну было всем одинаково, а теперь только нам. За что? И как мне решить — ехать с тобой или остаться с Соней? Или, может, разорваться надвое?

После этого разговора Фирочка долго еще с грустью сидела перед зеркалом, вспоминала себя в гимназические годы.

— Уходит время, уходит жизнь. Вот и маленькая выросла, совсем уже самостоятельный человек. Что ее ждет? Как сумеет устоять перед жизненными бурями?

А в это же время Авраам, глядя привычно в какую-то журнальную страницу, мыслями уходит совсем далеко: