Двуликий Янус

Ева Евгеньевна машинально провела рукой по лбу, судорожно вздохнула и начала свой рассказ. Из ее слов получалось, что все произошло совершенно случайно: она и понятия не имела, кто такие на самом деле Малявкин и Гитаев, когда они появились. Малявкина, как она уже говорила, Ева Евгеньевна знала с детских лет, знала и его отца, мать. Ничего странного не было в том, что она охотно предоставила пристанище двум боевым офицерам, защитникам Родины, прибывшим с фронта, один из которых был в их семье чуть ли не родным. И профессор не возражал. Но вот дальше началось гадкое, скверное. Да, да, она увлеклась Гитаевым, потеряла голову… Одним словом, следователь не может не оценить ее откровенности.

Кирилл Петрович прервал Варламову: как раз эта сторона дела его меньше всего интересует. Вот о преступных делах Гитаева с Малявкиным, о собственных преступлениях Евы Евгеньевны…

— Да, да, — подхватила Варламова. — Я виновата, глубоко виновата. Я — преступница.

— Ева Евгеньевна! — поморщился Скворецкий. — К чему декларативные заявления? Это же слова. Давайте конкретно, по существу.

— Хорошо, — сказала Варламова. — Буду говорить конкретно. Не прошло и месяца после появления Гитаева и Малявкина, как мне стало ясно, что они не те, за кого себя выдают. Они — дезертиры!

— Дезертиры? — удивился Скворецкий. — Лихо!

— Вы мне не верите? Но это правда. Да, да, они оба — дезертиры! — воскликнула Варламова.

Она глядела на майора с такой наивностью, взгляд ее был такой правдивый, что Кирилл Петрович только крякнул: ну и ну! Перебивать Еву Евгеньевну он, однако, не стал.

Ободренная его молчанием, Ева Евгеньевна продолжала. Дальше пошло и того хуже. Мало того, что, как она поняла, эти двое были дезертирами, они стали вести такие разговоры, такие разговоры… Пораженческие, одним словом. Она просто не знала, что делать. И ведь Гитаев… Короче говоря, она не знала, на что решиться, как быть. Тут грянул гром: примчался Борис Малявкин. Гитаев схвачен. Ранен? Убит? Он, Малявкин, спасся чудом. Ему надо бежать. Скрыться. И ей тоже. Так советовал Малявкин. Даже настаивал. Он был очень испуган.

Скрыться? Это, пожалуй, единственный выход. Иного она не видела. Когда явился муж и обрушил на ее голову новое ужасное известие — им заинтересовалось НКВД, — все было решено. Бежать. Куда угодно, но только бежать… Вот так все и получилось. Сгоряча. Необдуманно. Глупо. Потом, когда прошло несколько дней, она поняла, какой ошибочный шаг они с мужем совершили. Все собиралась явиться с повинной, да так и не хватило характера, не собралась, пока за ней не пришли. Сама виновата…

Ева Евгеньевна умолкла. Она сидела, уронив голову, смахивая набегавшие слезы.

— Значит, получается, исповедовались — и грехи долой? — сердито сказал Скворецкий.

Варламова молчала, беспомощно перебирая в пальцах край зеленого сукна, покрывавшего приставной столик, возле которого она сидела. Слезы из ее глаз закапали сильней…

— Бросьте, — не выдержал Кирилл Петрович. — «С повинной явиться»! Чушь. Чушь и чушь! Это из желания повиниться, что ли, вы заявляли мне в начале допроса, что не знаете за собой никакой вины? В испуге и беспамятстве разрабатывали схему связи со своим домом через глухонемого переплетчика? Обучали Икоркину правилам конспирации? Стыдно, Ева Евгеньевна, стыдно!

Ева Евгеньевна слабо ахнула, прикрыв рот ладошками:

— Вы… вы и про Икоркину знаете?

Варламова сейчас не притворялась, это было заметно. Она перепугалась не на шутку. В ее взгляде, устремленном на следователя, застыл немой вопрос: неужели он знает все? Все?

— Да, — перехватил ее взгляд майор. — И про Икоркину знаем. И многое другое. «Дезертиры»! Вы, наконец, намерены говорить правду? Кстати, — внезапно, в упор задал он вопрос, — вы где лечили зубы последнее время, у какого врача?

— Последнее время? — растерялась Варламова. — У меня зубы в порядке, я их не лечила.

— Ах, не лечили?! — Скворецкий не скрывал иронии. — А на Покровке?

Последний удар был рассчитан точно, теперь Варламова была окончательно сломлена. Она смотрела на Скворецкого с ужасом, лоб ее покрыла холодная испарина. Ева Евгеньевна пыталась что-то сказать, но язык ее никак не слушался. Кирилл Петрович протянул ей стакан воды:

— Выпейте, и перейдем к делу.

Варламова заговорила. И теперь, наконец-то, она говорила правду. Да, она знала, что Гитаев и Малявкин — немецкие шпионы. Знала. Гитаев ей сам сказал, во всем открылся. Он требовал от нее помощи, требовал, чтобы она добыла данные о работе мужа, его расчеты, записи. Это, однако, было ей не под силу: как ни хорошо к ней относился профессор, о своих научных трудах он никогда ей не говорил, ничем не делился. (Да и вряд ли она смогла бы что-нибудь понять.) А теперь, когда появились Гитаев с Малявкиным, и вовсе…

Убедившись, что в этих делах Ева Евгеньевна ему не помощница, Гитаев дал ей новое поручение: послал на явку, к зубному врачу. Больше он ей ничего не поручал. Возможно, не успел. Ведь полностью он все рассказал не сразу, лишь незадолго перед своим провалом, да и то только кое-что.