Двуликий бог. Книга 2 (СИ)

Не скрою: я испугалась. Но боялась я вовсе не гнева супруга, а того, что он постепенно терял власть над своей разрушительной силой. И она желала подчинить его, я понимала это с удивительной ясностью, сама не зная почему. Дай ей волю, и она поглотит не только Локи и золотой чертог, но и весь Асгард. И единственное, что я понимала среди всего этого пылающего ужаса, — Локи сломлен. Я угадывала это по его напряжённой позе, по дрожащим пальцам, по тяжёлому хриплому дыханию. И я умирала от боли. Каждую минуту, что я пробиралась к нему сквозь столпы огня, через острые обломки и утварь, летавшие округ, точно пыль, через жар, и страх, и жжение опалённой кожи. Это не похоже было на правду. Не похоже даже на самый пугающий кошмар. Разве что на последнюю агонию умирающего сознания.

Я смутно помню себя в те мгновения. Думаю, я и мыслить была неспособна, полностью слившись с наитием, что вело и направляло, что позволило мне уцелеть. Мир позволил мне уцелеть, те тонкие дрожащие невидимые струны, что складываются в мелодию и многообразие жизни. Мой собственный дар, моя сила были так обострены, что, казалось, я могла коснуться их кончиками пальцев, изменить саму ткань мироздания. Гул этих струн, таинственных нитей, из которых было соткано всё сущее, наполнял меня и переливался через край, пульсируя, нарастая, усиливаясь. Я задыхалась. То ли от жара и духоты, то ли от мощи, которую не была способна не то что удержать, но даже осознать. Силы соприкосновения с жизнью. Дара открытого сердца.

Я очнулась, только когда бессознательно обхватила тело супруга, приникла к нему со спины, грозя обжечься и покалечиться, обняла за пояс и неверными губами произнесла его имя. Локи прогнулся назад, резко откинув голову, согнув руки и сжав побелевшие пальцы в кулаки, точно я причинила ему мучительную боль. На некоторое время он так и замер, словно каменное изваяние, пламя вокруг нас взвилось сильнее и ударило в своды, жаждая обрушить их на наши головы. Меня снова обдало жаром, и боль пронзила тонкое тело. Не похожая на ожог боль… Не резкая, а скорее ноющая, мучительная, точно стягивают кожу, с медленным упоением, слой за слоем. Не выдержав страшной пытки, я приглушённо закричала. Голос звучал далёким эхом, точно и не мой вовсе. Локи рухнул на колени. Пламя опало. Время возвратило себе привычный ход.

Я стояла на полусогнутых ногах ни жива ни мертва и глядела на свои дрожащие руки, поднятые перед лицом. Как ни странно, ожогов на них не было, хотя мне казалось, на всей коже не должно остаться живого места. Боль отступала вместе с последними отсветами пламени, возвращавшегося в отведённое ему место посреди камина. Локи сидел на коленях, склонив голову и едва заметно покачиваясь, будто был не в себе. Руки его без сил свисали вниз, пальцы чуть вздрагивали. По-прежнему задыхаясь, но уже больше от трепета и волнения, я сделала неуверенный шаг вперёд, точно проверяла, могу ли ещё ходить, наклонилась и коснулась плеча мужа. Спутанные рыжие волосы полностью скрывали от меня его лицо, и я почти не слышала его дыхания. Страх овладел мной без остатка.

— Локи… — едва справляясь с голосом, позвала я, стараясь вложить в него всю ту нежность, что осталась внутри. Мужчина вздрогнул, словно давно позабыл собственное имя, а затем с трудом приподнял руку, опустил тонкие пальцы на мою ладонь, так и замершую на его плече, слабо сжал их. Он молчал, и безмолвие становилось невыносимым. Сомкнув приоткрытые губы, свободной ладонью я дотронулась до его взлохмаченных волос и постаралась убрать их от лица. — Повелитель мой, скажи хоть слово… — взмолилась я, наклоняясь ближе. Локи обернулся, взглянул из-за плеча. Едва не закричав, я отшатнулась прочь, отняла руки.

Губы бога лукавства были сшиты ремнями.

Кровоточащие, плотно сомкнутые, болезненно искривлённые, они улыбались. Зловеще и неестественно. При этом глаза Локи смотрели на меня так, что словами не передать. Сколько в них было ненависти, страдания, унижения, но прежде всего отчаяния. Беспросветного непреодолимого отчаяния и безнадёжности. Они блестели. Гордец никогда не позволил бы слезам показаться на глазах, но, клянусь, они блестели в самой их глубине. Сердце моё почти остановилось, дыхание перекрыл ком горечи и собственных слёз, зародившихся даже не в груди, а будто сразу в горле.