Дворцовые перевороты

Не только в армии, но и во всех государственных службах Павел на первое место выдвинул дисциплину и порядок, ответственность и честность в ведении дел. Император старался не только во все вникнуть, все предусмотреть, но и все проконтролировать. Помещиков тоже попробовали прижать. Впервые крепостные крестьяне стали приносить императору личную присягу (раньше за них это делал помещик). При продаже запрещалось разделять семьи. Вышел знаменитый указ-манифест «о трехдневной барщине» (ограничивающий работу на помещика только тремя днями в неделю), текст которого, в частности, гласил: «Закон Божий, в Десятословии нам преподанный, научает нас седьмой день посвящать Богу; почему в день настоящий, торжеством веры прославленный и в который мы удостоились воспринять священное миропомазание и царское на прародительском престоле нашем венчание, почитаем долгом нашим пред Творцом всех благ Подателем подтвердить во всей Империи нашей о точном и непременном сего закона исполнении, повелевая всем и каждому наблюдать, дабы никто и ни под каким видом не дерзал в воскресные дни принуждать крестьян к работам…»

Хотя речь еще не шла об отмене или даже серьезном ограничении крепостного права, просвещенные земле– и душевладельцы забеспокоились: как может власть, пусть даже царская, вмешиваться в то, как они распоряжаются своей наследственной собственностью? Екатерина такого себе не позволяла! Эти господа пока не понимали, что крестьяне – основной источник государственного дохода, и потому разорять их невыгодно. А вот помещиков не худо бы заставить оплатить расходы на содержание выборных органов местного управления, ведь они состоят исключительно из дворянства. Было и еще одно покушение на «священное право благородного сословия» – свободу от налогообложения.

Между тем общее налоговое бремя облегчилось. Отмена хлебной повинности, по свидетельству русского агронома А. Т. Болотова, произвела «благодетельные действия во всем государстве». Соль продавалась по льготной цене (до середины XIX века соль фактически была народной валютой). В рамках борьбы с инфляцией дворцовые расходы Павел сократил в 10 (!) раз, значительная часть серебряных сервизов из дворцов императорской семьи была перелита на монету, пущенную в оборот. Параллельно из обращения за государственный счет была выведена необеспеченная масса бумажных денег – на Дворцовой площади сожгли свыше пяти миллионов рублей ассигнациями.

Чиновничество также было в страхе. Взятки (при Екатерине дававшиеся открыто) искоренялись беспощадно. Особенно это касалось столичного аппарата, который сотрясали постоянные проверки. Неслыханное дело: служащие должны не опаздывать и весь рабочий день находиться на своем месте! Сам император вставал в 5 утра, слушал текущие доклады и новости, а потом вместе с наследниками отправлялся ревизовать столичные учреждения и гвардейские части. Сократилось количество губерний и уездов, а стало быть, и количество бюрократов, необходимых для заполнения соответствующих мест.

Православная церковь тоже получила определенные надежды на религиозное возрождение. Новый император, в отличие от своей матери, был неравнодушен к православию.

По некоторым свидетельствам, император нередко проявлял черты удивительной прозорливости. Так, известен из мемуарной литературы случай, когда Павел Петрович повелел отправить в Сибирь офицера, неудовлетворительно выступившего на военных маневрах, но, согласившись на просьбы окружающих о помиловании, все-таки воскликнул: «Я чувствую, что человек, за которого вы просите, – негодяй!» Впоследствии оказалось, что этот офицер убил собственную мать. Еще один случай: офицер-гвардеец, имевший жену и детей, решил похитить молодую девушку. Но та не соглашалась ехать без венчания. Тогда товарищ этого офицера по полку переоделся священником и разыграл тайный обряд. Через некоторое время оставленная с прижитым от соблазнителя ребенком женщина, узнав, что у ее мнимого мужа есть законная семья, обратилась с жалобой к государю. «Император вошел в положение несчастной, – вспоминала Е. П. Янькова, – и положил замечательное решение: похитителя ее велел разжаловать и сослать, молодую женщину признать имеющею право на фамилию соблазнителя и дочь их законную, а венчавшего офицера постричь в монахи. В резолюции было сказано, что «так как он имеет склонность к духовной жизни, то и послать его в монастырь и постричь в монахи». Офицера отвезли куда-то далеко и постригли. Он был вне себя от такой неожиданной развязки своего легкомысленного поступка и жил совсем не по-монашески, но потом благодать Божия коснулась его сердца; он раскаялся, пришел в себя и, когда был уже немолод, вел жизнь самую строгую и считался опытным и весьма хорошим старцем».