Дворец грез

— Прошу прощения, великий фараон, — мягко сказал он, — но Амону требуется больше меди, чем мой повелитель готов выделить. Храм Амона жертвовал золото и посылал людей для этой экспедиции. Более того, ремесленники Амона делают из меди сундуки, чтобы хранить подношения богу, и, кроме того, его храм в Такомпсо очень давно нуждается в медных дверях.

— Но Амону уже выплатили в двадцать одни раз больше меди, чем остальным храмам, вместе взятым, — ответил Рамзес. — И я не вижу причин, по которым я должен выделить им дополнительные слитки. Возможно, смотрители Амона небрежно распределяют металл.

— Прошу прощения, Могучий Бык, но в прошлом году у повелителя было иное мнение, когда потребовалась медь, чтобы изготовить новое снаряжение для его армии, — решительно возразил писец. — Если мой повелитель не увеличит долю, Амон, возможно, без воодушевления отнесется к новым просьбам, которые могут появиться в будущем. Амона обеспечивают восемьдесят семь тысяч человек во всем Египте. Медь, помимо прочего, является важным средством обмена. Однако мы довольны нашей долей свинца и благовоний.

— Я рад, — пробормотал Рамзес, — что свинец используется главным образом в фаянсовых мастерских, а Амон выращивает много деревьев, из которых получают фимиам. Хорошо. Возьмите еще двести слитков из царской казны.

Оба писца склонили головы, послышался тихий скрип

— Что дальше? — спросил Рамзес.

— Сто мешков благовоний, выращенных в Пвене для личных нужд моего повелителя, прибыли одновременно с товарами экспедиции. Сейчас это не должно нас заботить, — громко сказал Техути. — Золото в гранах, шестьдесят тысяч. Серебро в слитках, двадцать пять тысяч. Синий камень из Тафрера, шесть пирамид. Зеленый камень из Рошаты,[79] пять пирамид — Он остановился.

Рамзес очень медленно закрыл и открыл глаза. Он выглядел не столько усталым, как в высшей степени снисходительным, даже равнодушным. О моем присутствии все забыли, и я жадно внимала.

— Ввиду того что Амон ежегодно добывает двадцать шесть тысяч зерен золота на собственных землях, я не вижу причин наделять их золотом, — сказал Рамзес. — Я беру тридцать тысяч зерен, остальные могут поровну разделить Птах, Ра и Сет.

— Но, мой повелитель, — горячо воскликнул храмовый писец, — я прошу учесть, что требуется двенадцать условных золотых единиц в год, чтобы заплатить за зерно, которое уходит на одного работающего на строительстве гробницы! Ты сам возложил строительство всех царских гробниц в Фивах на служителей Амона. Если доля золота для Амона не будет увеличена, есть опасность, что твоим рабочим не смогут заплатить, и что тогда? Беспорядки, возможно, даже кровопролитие. Амон не может себе позволить платить этим людям из собственных запасов. У него есть свои слуги, которых надо кормить. Твоим рабочим и без того часто платят из сокровищницы Амона. Мой повелитель, твое решение несправедливо! Разве не Амон — бог всех твоих побед? Разве не он неоднократно приводил Египет к торжеству над врагами? Разве не заслужил он доли, пусть и малой, от того богатства, что привезли корабли?

Рука Рамзеса теперь безвольно покоилась на поверхности стола Он смотрел на лазуритовые плиты пола, что слабо поблескивали синим. Его лицо выражало полнейшее спокойствие, однако я знала, что он злится, и в любой момент ожидала взрыва божественного гнева, но его не последовало. Лишь только негодующая диатриба[80] писца иссякла, Рамзес поднял взгляд.

— Несмотря на то что золото непрерывным потоком льется в хранилища Амона, кажется, его слуги встречают определенные трудности в том, чтобы обеспечивать достаточное количество зерна и платить моим рабочим больше минимальной платы, определенной начальником царских работ, — спокойно сказал он. — Интересно, почему это так? И если Амон действительно бог всех побед, почему его слуги так часто скупятся на пожертвования для воинов Египта? Я не нуждаюсь в том, чтобы вы напоминали мне об обязательствах, которые взял на себя мой отец. Так же как не намерен отказываться от своих слов, данных мной богу, которого я люблю и почитаю. Это звучат голоса его слуг, а не голос самого бога, и это утомляет и печалит меня.

Писец вспыхнул, но, подметив, как сверкнули его глаза, я поняла, что он не уступит.

Рамзес снова заговорил. Пойдя на уступки, он выделил Амону столько-то золота, столько-то драгоценного синего и зеленого камня, и я села, съежившись под покровом простыней, обхватив руками щиколотки и стиснув зубы. «Кем ты вообще себя вообразил? — гневно набросилась я мысленно на храмового писца. — Ты всего лишь мелкая сошка. Где верховный жрец? Это он должен был почтить Престол Гора своим присутствием, но явно показал свое неуважение, послав вместо себя ничтожного мелкого младшего писца. Узермааренахт понимает, что это не торговые переговоры. Знает это и Рамзес. Это всего лишь привычная формальность, при соблюдении которой храм получает то, что хочет, а царь сохраняет лицо».