Ноги Зашари, сильные и крепкие, как колья, согнулись, а за ними и все тело. Впервые с момента появления в гроте юноша разрешил себе сесть. Его плечи ссутулились, шпага упала на камень. Я ни разу не видела луизианца в минуты слабости, он замкнулся в своем стремлении служить Королю, замуровался вместе со своим прошлым, своими воспоминаниями, чувствами, чтобы версальский Двор мог лицезреть непреклонного оруженосца, этакую бронзовую статую.
Но основание статуи пошатнулось. Одно дружеское слово, и болезненное прошлое всколыхнуло память. Перед благородной Дианой де Гастефриш юноша не мог открыть своего сердца, глядя в лицо простолюдинки Жанны Фруаделак, он, наконец, сдался.
– Я мог бы догадаться, что Король ничего не предпримет, – задумчиво и тихо произнес Зашари.
Реверберация[164] грота позволяла шепоту звучать отчетливо, как если бы оруженосец стоял рядом со мной.
– Должен был понять: Нетленный не поднимет и мизинца своей бессмертной руки… той самой, которая триста лет назад подписала позорный Черный кодекс. Какой же я дурак! Поверил в то, что смогу изменить его! – Мужественное лицо скривила горькая гримаса. – Отец и мать в Гран-Домене рассчитывают на меня.
– Ты сын рабыни и Филибера де Гран-Домена, который даровал тебе свободу? – мягко поинтересовалась я.
Глаза юноши полыхнули огнем:
– Никто мне ничего не даровал, свою свободу я вырвал!
Давно подавляемый бунт, наконец, вырвался наружу: крик души взорвал оруженосца, реверберируя под скалистыми сводами. Его пыл потряс меня. Он мощно перекликался с моими собственными чаяниями. Я бросила взгляд на крепко спящего Стерлинга.
– У этого склепа все шансы стать нашей гробницей, – произнес Заш тише. – Но если каким-то чудом мы ускользнем от сирен, передо мной встанет дилемма: предать тебя смерти именем Короля Тьмы или вступить в ряды фрондеров. Последние несколько часов я только и делаю, что вновь и вновь вспоминаю все, что пережил, приехав во Францию, обдумываю то, что ты высказала мне тогда ночью, на палубе «Ураноса». Не желаю становиться новым Сураджем и напрасно надеяться на добрый жест Нетленного – его никогда не будет. Время уходит, а его и так мало.
Он поморщился при упоминании мистического обратного отсчета. Время чего? Какая срочность приперла его к стенке? Моя задача привлечь юношу на нашу сторону, на сторону Фронды!
Я открыла рот, приготовившись привести веские доводы, но он опередил меня:
– Я пощажу тебя, Жанна. И попрошусь в ряды Фронды. Таков мой выбор. – Зашари тряхнул головой, как бы подкрепляя свое решение, противоречившее всему, во что он верил, когда прибыл в Версаль. – Я буду бороться за спасение рабов с тем же рвением, которое тратил на службу Короля.
Категоричность его слов взволновала меня, я понимала масштаб разрыва идеалов для юноши, чувствовала, что сейчас он готов открыть свое сердце.
– Ты сорвала маску, Жанна, теперь моя очередь сбросить доспехи. Тебе и мне предстоит продолжить борьбу не оруженосцами при ярком свете дня, а изгоями в полной темноте. Видишь ли, ты не единственная, кто хранит секреты: вопреки тому, что написано в моих бумагах о происхождении, я не являюсь сыном Филибера де Гран-Домена.
У меня перехватило дыхание: фальшивые бумаги о дворянстве? А я считала себя единственной подопечной Короля, кто сфальсифицировал документы личности. Подумать только: самый ревностный оруженосец Нетленного тоже прибегнул к подобной стратагеме[165]!
– Но имя моей матери указано верно. Ее зовут Аньес де Ля Розре, она из мелких дворян Нового Орлеана. Ее обедневшая семья устроила брак с Филибером де Гран-Доменом. Молодая невеста отличалась умом и красотой, муж богатством и властью, а также злостью и жестокостью в избытке, о чем бедная девушка не подозревала. К тому же он был на пятнадцать лет старше. В Гран-Домене с рабами обращались хуже, чем на других плантациях, и смертность была выше. Чернокожие крестьяне и белые слуги тряслись от страха перед хозяином. Каждый опасался за свою жизнь под игом надсмотрщиков – горстки бесчеловечных мужчин, которых Филибер сделал своей охраной; грубых безродных животных, поклявшихся ему в абсолютной верности. С первых дней этого проклятого союза Аньес, желая смягчить судьбу несчастных, навлекла гнев мужа. Молодая писательница, изучавшая гуманитарные науки, осмелилась мечтать о том, как облегчить жизнь эксплуатируемых, и даже задумывалась о полной отмене рабства… Тайком от жестокого мужа она посещала хижины рабов, проводила с ними время, заботилась об их ранах, снабжала книгами и продовольствием. Тиран обнаружил экстравагантные эскапады молодой жены, запретил ей покидать поместье и сжег всю ее библиотеку, сопровождая позорное действо словами, которые она запомнила на всю жизнь: «Женщинам, как и рабам, не нужно читать, ибо они – лишь тело без разума. Руки одних служат для производства сахара, животы других для производства наследников».
Зашари сжал челюсть, играя желваками, будто хотел размолоть эти гнусные слова и превратить их в месиво.