Двойное дно

Откровенно говорила Инга, а любознательные подмаргивали друг другу: ври, мол, давай побольше, ври…

8

Шуклин как раз выводил свою фамилию под рецензией, когда раздался телефонный звонок. Он снял трубку, прижал ее плечом к уху.

— Алло, Шуклин слушает.

— Добрый день, товарищ Шуклин.

— Добрый. Это кто?

— Ах, какой!.. — раздался хохоток. — Уже не узнает…

— Нелли?

— Она. Ну, как ты?

— Нормально. Вот рецензию закончил.

— А о вчерашней встрече во Дворце?

— Написал, — соврал Шуклин. — Небольшую информацию. За твоей подписью.

— А фамилию мою знаешь?

— Знаю. Лыхина.

— Ну даешь, Шуклин! — весело воскликнула Нелли Васильевна. — Хорошо, что тебе позвонила, а то бы опозорил ты меня на весь город. У меня ведь своя фамилия — Малых. — И уже тише, спокойней добавила: — С Колей мы были на разных фамилиях.

— Добро, я исправлю подпись.

— Когда появится информация?

— Скорее всего послезавтра, в среду. — А сам подумал: надо срочно, сейчас же ее написать.

— Я к тому, чтобы газету успеть купить.

— Не успеете — я выручу.

— Ну и прекрасно! А я волновалась. Федя… у тебя рядом никого там нет?

— Никого.

— Федя, приходи, как выйдет газета, а?

Шуклин замялся:

— Д-д-д… У нас тут собрание намечают, — сказал он первое, что пришло на ум. Честно говоря, он не хотел новой встречи: сколько веревку ни вить, а концу быть. Воскресенье девятого декабря не повторится!

— Собрание, Федя, переносится… Тебе плохо у меня было? Неинтересно?

— Нормально.

— Так я жду, Федя. В среду. В пять часов.

И положила трубку.

У Шуклина вывалилась из пальцев трехцветная ручка.

— Кажется, спектакль продолжается.

9

Ликующая Инга влетела, держа над головой белую бумажку.

— Ура, Теодор! (Она иногда в шутку так называла Федора.) Двухкомнатная квартира в руках! Прощай, коммуналка, прощайте, вредные соседи, прощай, общая кухня! Инга Кузовлева отныне будет жить отдельно.

Услышав голос Инги, зашел Михаил Михайлович. Прямо с порога протянул руку. Так, с протянутой рукой, и прошел через весь кабинет.

— Поздравляю, Инга!

— Спасибо, Михаил Михайлович.

— Надеюсь, на новоселье пригласишь?

— Еще бы! В пятницу буду переезжать.

— Теперь тебе есть где посвиданничать, — двусмысленно подморгнул Федору Гугляр.

— Само собой! — не растерялась Инга, — И первый кавалер — вы.

— Согласен. Но, может, есть и помоложе?

— Никаких помоложе! — рубанула Инга рукой с ордером.

— Ну-ну. Тогда с сегодняшнего дня я начинаю пить настойку из женьшеня.

Еще две минуты похохотали, подурачились, и Кузовлева серьезно сказала:

— Правда, Михаил Михайлович, приходите в пятницу, и ты, Федя, приходи. Тебя с Наумом я еще прошу помочь и шмотки перевезти. Идет?

— Идет, Инга. Ну, я очень рад за тебя. Устраивайся.

Гугляр ушел.

Инга принялась снимать шубу.

Шуклин взял в руки рабочий блокнот. А что его брать? В нем нет ни единой записи о вчерашней встрече с восьмиклассниками во Дворце машиностроителей. Придется писать по памяти.

Да что тут вспоминать! Все — перед глазами: и зал, заполненный учащимися, и ветеран Образцов с его рассказом о рабочем пути, и Севастьянов, и он сам, Шуклин, и памятные подарки…

— О! — воскликнул Федор. — Инга, ты знаешь, что мне вчера подарили?

— Где?

— Во Дворце машиностроителей.

— Сувенирный самовар.

— Не угадала.

— Поделку какую-нибудь.

— Мимо! Повесть «Паводок» хорошо тебе знакомого Василия Рябцева.

Инга скривилась, как от кислого яблока.

— Мы же с тобой, Федя, договорились не упоминать его имени.

Шуклин осекся. Действительно, он поступил сейчас бестактно. У Инги такое чудесное настроение, а он влез с этим Рябцевым.

Василий Рябцев — сорокатрехлетний литератор, автор двух повестей. Пока не член Союза писателей, но надеется, что после третьей-то книжки его примут непременно.

Ради этой третьей книги он оставил службу и живет теперь на иждивении жены. Но зато каждый день помногу пишет… По крайней мере, так он приятелям рассказывает. Надеется, что труд его со временем оценят достойно.

Внешне Рябцев — красавец. Чуть выше среднего роста, атлетически сложен, зубы белые, ровные, ироническая улыбка, лицо мужественное, на круглом подбородке — ямочка. И говорит — заслушаешься. Тут тебе и пословица-поговорка, и анекдотец, и свежее образное сравнение. А главное — самостоятельное суждение обо всем: о людях, о событиях, о книгах…

Все у Рябцева прекрасно, кроме души.

Душа у него с гнильцой. Шуклин судит об этом лишь по одному случаю, рассказанному Ингой, которой он верил, как себе. Но и одного случая хватает порой, чтобы судить о человеческой душе, если этот случай из ряда вон выходящий.

Лет двенадцать назад Рябцев работал в молодежной газете. Вместе с Ингой и ее будущим мужем Юрой Кузовлевым. Многие журналистки, комсомольские работницы области, с которыми по роду службы встречался Рябцев, были от него без ума. Какая внешность, как говорит, какие жесты! Киногерой — и только!

Рябцев, естественно, знал о притягательной силе своей личности, нередко пользовался этой силой — с разбором и без разбора.

Однажды доверилась ему и Инга…