Двоеженец

На этот раз он вел себя более нагло. Куда девались все его манеры! Говорил он с нами так развязано, как будто имел дело с какими-то грязными развратниками, и хотя вслух он этого не произносил, но по его глазам и скверной ухмылке можно было прочитать все его мысли. Потребовал он с нас уже в два раза больше.

Теперь весь разговор происходил в присутствии Марии и Матильды, и я еле сдержался, чтобы снова не ударить его.

Мои жены, заметив, как играют скулы на моем лице, поспешили обнять меня с двух сторон, и уже с ним разговаривала одна Матильда, я говорить с этим мерзавцем не мог, у меня из правого глаза даже выкатилась предательская слеза, слеза слабости и отчаяния.

Дело, конечно, было не в деньгах, а в том позоре, который ты испытываешь, общаясь с этим грязным цуциком18.

Матильда отдала ему деньги сразу, хотя Мария попыталась воспротивиться, и я впервые за все время испытал настоящую тревогу за нас, даже мои милые жены уже в панике ссорились между собой.

По глазам Марии было также легко прочесть ее желание убийства, я и сам хотел его убить, но мораль, та самая мораль, которую я впитал с детства от родителей, связывала меня по рукам. Пусть когда-то я и замочил Инопланетянина, но тогда я имел дело с маньяком-убийцей, в этом же случае перед нами был просто мелкий, хотя и наглый, мошенник.

Однако пока я все это обдумывал и переживал, он уже ушел, дети заблаговременно были отправлены на прогулку в сад и ничего не слышали.

Может, именно это, а еще тот позор, который по-своему пережили Мария с Матильдой вместе с унижением, вдруг заставили их так неожиданно вцепиться друг в друга. С какими-то безумными криками и рыданием они стали срывать все зло друг на друге вместо того, чтобы объединиться между собой против этого жалкого и тщедушного врага, который застал нас врасплох и воспользовался этим.

– Стойте! – крикнул я им и стал их разнимать. Для меня это было очень тяжелой работой, ибо они вцепились друг в друга, как клещи, и когда я тащил на себя одну из них, то делал больно другой, слишком огромная любовь была между нами. Но как легко она превращалась в пугающую ненависть из-за какого-то…

Нет, себя главное вовремя остановить, и я остановил и себя, и Матильду с Марией, которые потом, плача и целуя друг друга, с жалостью стали обмазывать зеленкой, и меня в том числе, пострадавшего от их великолепных ногтей! Теперь наше напряженное ожидание растянулось на две недели. Мы почти уже стали приходить в себя и забывать случившееся, как опять поздно вечером, оглушенный лаем нашего Асмодея, на пороге возник наглый и все так же беспечно улыбающийся Эпименид. Как мы успели заметить, он подъехал к нашему дому на джипе, одетый в черный кожаный костюм и с оранжевыми тоненькими очками, даже волосы его были перекрашены в какой-то странный фиолетовый цвет, словно он уже успел поменять за это время свой пол.

– Ну, что, уже позабывать стали? – тихо усмехнулся он, все же помня о том, что наши дети уже спят.

Я пригласил его пройти в кабинет. Матильда с Марией уже спускались по лестнице со второго этажа, где находилась детская спальня. Их взгляды поблескивали страшным огнем, а лица были искривлены своей злобой.

– Да, ладно, что уж вы так, – еще раз усмехнулся он и спокойно, правда, слегка поигрывая связкой ключей от своего нового джипа, уселся в кресло напротив меня. Матильда и Мария встали сзади него, держа руки за спинами, отчего мое сердце отчаянно колотилось, хотя мы уже не раз и не два обыгрывали всю эту сцену.

– И сколько на этот раз?! – спросил я его.

– Ну, сколько не жалко, – неожиданно дрогнул его голос. О, Боже, он, конечно же, все почувствовал: и то, как они встали сзади него, и как я гляжу на него, стараясь спрятать свои глаза за настольной лампой. Неужели ничего не получится?!

– Вообще-то, – немного оживился он, – я бы хотел попросить опять столько же, если, конечно, не очень жалко?

Женщины мои молчали, как и я, и в кабинете повисла тягостная тишина, как будто перед чьими-то похоронами. Потом он резко встал с кресла, и Мария тут же ударила его ножом под левую лопатку, и он с пронзительным криком упал на ковер.

– Иди, сбегай посмотри, что с детьми, – сказала Мария, а сама выронила нож и зарыдала. Я подошел к ней и обнял ее, а Матильда побежала наверх, к детям.

– Не бойся, – прошептал я, обнимая Марию, – все будет хорошо.

– А как же джип?! – сквозь слезы прошептала она.

– Я его отгоню куда-нибудь, но без него, его мы зароем в саду камней под тем самым дубом, под которым мы все вместе были и где нас снимал Финкельсон!

– Но это же святое место, – прошептала она.

– Вот мы его и освятим, – прошептал я, целуя ее в губы, через мгновение дверь открыла Матильда и тоже обняла нас, целуя и плача.

Через час я отогнал джип Эпименида и бросил его у обочины дороги в лесу, а сам дождался, когда за мной подъедет Матильда. Мария уже положила его тело в заранее готовую яму и засыпала ее землей, и больше мы никогда об этом не вспоминали, а на этом месте я водрузил с помощью вызванного крана огромной величины гранитный валун.