Тот уже беспокоился, не передумал ли я, а потом вознамерился прочесть лекцию о том, как нехорошо терять документы.
— Это не по правилам. Что я скажу судье? Он может отказаться заверить контракт во второй раз.
Я достал наличные и помахал перед ним.
— Бросьте капать на мозги, уважаемый. Будете вы заниматься мною или нет? Если нет, так и скажите, я тогда отнесу мои деньги в “Центральную”. Я хочу заснуть именно сегодня.
Это подействовало, хоть он и продолжал ворчать. Он упомянул, что компания не может гарантировать пробуждение в точно назначенный день.
— Обычно мы пишем в контракте: “плюс-минус один месяц, на усмотрение администрации”.
— Так не пойдет. Пишите — 27 апреля 2001 года. Я так хочу и мне безразлично, кто это сделает — ваша компания или “Центральная”. Вы продаете, мистер Пауэлл — я покупаю. Если вы не можете продать то, что мне нужно, я найду другое место.
Он переделал контракт и мы подписались под ним.
Ровно в двенадцать я предстал перед врачом.
— Вы больше не пили? — спросил он.
— Трезв, как судья.
— Это не критерий. Посмотрим.
Осматривал он меня еще придирчивее, чем “вчера”. Наконец, он отложил свой резиновый молоток и сказал:
— Удивительно. Вы же совершенно здоровы, не то, что вчера. Просто невероятно.
— Бывает и хуже, доктор.
Я взял Пита на руки и гладил, пока ему делали успокаивающий укол. Потом улегся на спину и позволил обработать себя. Честно говоря, я думал, что меня промурыжат день — другой и был готов к этому. Главное — мне позарез нужно было вернуться в 2001 год.
Часам к четырем я счастливо заснул бок о бок с Питом.
На этот раз обошлось без кошмаров. Было только чувство неизбывного разочарования, а это не так уж страшно. Во сне я шел и шел по бесконечным коридорам, торкался во все двери, уверенный, что одна из них — Дверь в Лето и за нею меня ждет Рикки. А под ногами путался Пит. У котов есть такая гадкая привычка, и свежему человеку трудно бороться с искушением дать пинка или просто наступить на кота.
Перед каждой новой дверью Пит проскакивал у меня меж ступней, первым заглядывал в дверь, видел все ту же зиму и отскакивал назад, едва не сбивая меня с ног.
Но обоих нас не оставляла надежда, что следующая дверь обязательно окажется Дверью в Лето.
На этот раз я проснулся легко и просто и уже не пялился по сторонам. Доктор даже удивился: продрав глаза, не задал ни единого вопроса, а сразу же потребовал завтрак и лос-анджелесскую “Таймс”. Конечно, я не стал объяснять ему, что мне не впервой выходить из “анабиоза”, он бы все равно не поверил.
Оказалось, что с неделю назад на мое имя пришло письмо от Джона.
Сперва я собрался было позвонить Джону, поздороваться и выложить очередную великую идею (во сне я придумал машину, которая превратит купание в ванне из тяжкой обязанности в утонченное удовольствие), но потом раздумал — было другое, более срочное дело.
Я заново продумал, что буду делать, а потом заснул с Питом по мышкой. Придется отучать его от этой привычки. Это, конечно приятно, но неудобно.
В понедельник, тридцатого апреля я вышел из санктуария и отправился в Риверсайд. Я еле протащил Пита в гостиницу — автоматических регистраторов невозможно подкупить; доусовершенствовались, называется. Правда, дежурный администратор оказался не так суров, он внял моим доводам — хрустящим и имеющим хождение на всей территории Соединенных Штатов. В эту ночь мне не спалось, я был слишком возбужден.
В десять утра я предстал перед директором Риверсайдского санктуария.
— Доктор Рамси, меня зовут Дэниэл Бун Дэвис. У вас есть пациентка по имени Фридерика Хейнике?
— Есть у вас какие-нибудь документы?
Я показал водительские права, выданные в Дэнвере тридцать лет назад и свидетельство из моего санктуария. Он внимательно прочел бумаги и вернул мне.
— Мне думается, ее должны разбудить сегодня, — сказал я взволнованно. — Можно мне присутствовать при этом? Я не имею в виду весь процесс, я говорю о той минуте, когда она откроет глаза.
— Мы не собирались будить ее сегодня, — сказал он.
— Как? — у меня сердце упало.