Лаской, только лаской! Совсем ласково. Дьявол такой грубиян, что терпеть не может, когда с ним грубо обходятся.
Ну как, петушок? Как тебе кукарекается?
Сударь!
«Пойдем со мною, Бидди!» Вот что, приятель, не подобает порядочному человеку водиться с сатаной: гони его в шею, черномазого!
Дорогой сэр Тоби, заставьте его читать молитвы! Пусть молится!
Читать молитвы, дерзкая девчонка?
Вот видите, он просто не выносит, когда при нем говорят о чем-нибудь божественном!
Да провалитесь вы все, пустые, жалкие твари! Я вам не чета! Вы еще узнаете, кто я такой.
Сплю я, что ли?
Если бы я увидел это на сцене, я сказал бы, что в жизни такого вздора не бывает.
Наша выдумка влезла ему прямо в печенки.
Бегите за ним, а не то как бы эта самая выдумка не вылезла на свет божий и не завоняла.
А вдруг он и впрямь рехнется?
Спокойнее станет в доме, только и всего.
Пойдемте запихаем его в чулан и свяжем. Племянница уже поверила, что он спятил, поэтому мы можем продолжать, себе на радость, а ему в наказание, пока эта затея нам не прискучит. Ну, а тогда мы смилуемся над ним. Потом мы обнародуем всю историю, а тебе выдадим награду за поимку сумасшедшего. Но смотрите, кто идет!
Еще один шут гороховый!
Вот мой вызов. Прочтите его. Уж я не пожалел уксуса и перца.
Будто бы и впрямь такой острый?
Еще бы! Могу поручиться! Читайте же.
Дай-ка мне.
Крепко сказано. И красиво к тому же.
«Не удивляйся и не спрашивай, почему я тебя так обзываю, потому что я не намерен тебе это объяснять».
Тонко придумано: на нет и суда нет.
«Ты приходишь к графине Оливии, и на моих глазах она любезничает с тобой. Но ты гнусный лжец, хотя я вызываю тебя не по этой причине».
Кратко и совершенно… бессмысленно!
«Я подкараулю тебя, когда ты пойдешь домой, и если тебе удастся убить меня…»
Превосходно!
«…ты убьешь меня как подлец и негодяй».
Лазейку вы все-таки себе оставляете. Превосходно!
«Будь здоров, и да смилуется небо над душой одного из нас. Может, это будет моя душа, но я надеюсь на лучшее: поэтому берегись. Твой друг, если ты хорошо со мной обойдешься, и твой заклятый враг Эндрю Эгьючик». Если это письмо не выведет его из себя, значит, он вообще не в себе.
И случай сейчас подходящий: он вот-вот кончит беседовать с госпожой и уйдет от нее.
Иди, сэр Эндрю, засядь где-нибудь в саду, точно ты судебный пристав, а как только завидишь его, так прямо и кидайся со шпагой и при этом ругайся на чем свет стоит; знаешь, чтобы прослыть храбрецом, можно обойтись и без подвигов: сумей только браниться позычнее, да похвастливее, да позабористей. Ступай!
Что-что, а ругаться я мастер.
Ну нет, письмо я передавать не стану. По манерам этого молодого человека сразу видно, что он и неглуп и хорошо воспитан, да и доверие к нему его господина и моей племянницы подтверждает это. Стало быть, такое дурацкое письмо никак не испугает мальчишку: он сразу поймет, что его писал олух. Лучше я передам вызов устно, распишу в самых ужасных выражениях отвагу Эгьючика и заставлю юнца поверить — юность ведь всегда доверчива, — что нет на свете человека более искусного в фехтовании, более бесстрашного, отчаянного и неистового. Они оба до того перетрусят, что прикончат друг друга взглядами, как василиски.
А вот и он сам, и ваша племянница с ним. Давайте отойдем, пусть он попрощается, а потом сразу его нагоним.
Я же тем временем сочиню такой вызов, что у него кровь заледенеет в жилах.
Я все сказала каменному сердцу,
Я даже гордость в жертву принесла,
И вот корю себя теперь за слабость…
Но эта слабость так во мне сильна,
Что мне смешными кажутся укоры!
Теперь я вижу: ваша страсть похожа
На горе государя моего.
Возьмите медальон — в нем мой портрет.
Он докучать не станет вам, не бойтесь.
Я жду вас завтра. Как! Опять отказ?
А я ни в чем, что чести не порочит,
Не отказала б вам.
Тогда, прошу,
Отдайте сердце герцогу Орсино.
Но честно ль подарить Орсино то,
Что отдано тебе?
Я не обижусь.
Итак, до завтра. Ты исчадье ада,
Но я с тобою и погибнуть рада.
Храни вас бог, юноша.
Вас также, сударь.