Двенадцать несогласных

Каспаров раскричался. Он кричал Ване Ниненко, который защищал Ходорковского, устраивал митинги в поддержку политзаключенных и организовывал лекции «Я думаю», что Ваня Ниненко нарочно нанят Кремлем, что этот его вопрос – провокация, что ему, Ване Ниненко, хорошо заплатили в Кремле за этот вопрос.

А для Наташи Ваня Ниненко было вроде той одноклассницы Люды, которую знобило под открытым окном. Только роднее. С одноклассницей Людой Наташа не выпивала по ночам в общежитии, обсуждая Бодрияра, не устраивала Отряд Дамблдора, не делила хлеб. А с Ваней выпивала, обсуждала, устраивала и делила. Она встала и сказала:

– Гарри Кимович, простите, вы только что обидели хорошего человека. Он мой друг. Я могу ручаться, что он не нанят Кремлем ни разу. Он просто хотел спросить, и мне кажется, вы могли бы ответить, что за время такое наступило, что можно маршировать под свастиками с людьми, предлагавшими кого бы то ни было вешать.

Конференция закончилась. В фойе к Наташе подошла Марина Литвинович, работавшая тогда каспаровской помощницей и членом политсовета «Другой России». Подошла и сказала, что элементарная дисциплина не позволяет пресс-секретарю «Другой России» так резко выступать против лидера на публичной конференции.

А друзья рассказали Наташе, что после этого ее выступления и до того, как встретить Наташу в фойе, Литвинович кричала: «Кто она такая, эта Морарь! Как она смеет! Я сделаю все, чтобы ее в «Другой России» не было».

Вечером эту историю Наташа рассказала другу своему Илье в кафе «Билингва», где шумно, дешево, очень невкусно, книжный магазин и собираются люди, которым важно, чтобы было дешево и чтоб был книжный магазин. Тут-то у Ильи и возник план. Это был план, стратегия: на следующий день вечером он выпивал со своей начальницей, заместителем главного редактора оппозиционного журнала «The New Times» Евгенией Альбац и к слову ввернул, что Морарь, дескать, уходит из «Другой России».

– Наташка! – позвонила Альбац Наташе немедленно. – Наташка! – у Альбац есть манера вставлять во все имена уменьшительные суффиксы (Наташка, Илюшка, Барабашка). – У меня гениальная идея! Приходите к нам работать!

– Я же не журналист, – опешила Наташа.

– А ничего! Научим! Понимаете, – у Альбац есть манера сразу пускаться в объяснения, – журналистика это такая профессия, которую надо попробовать, чтобы понять, будете ли вы заниматься ею всю жизнь. Приходите! Попробуйте!

И Наташа пришла. В сущности, ей просто некуда было деваться. Людей, работавших на «Открытую Россию» Ходорковского и тем более на «Другую Россию» Каспарова, ни на какие другие работы не берут. Разве только в последний оппозиционный журнал «The New Times» или на последнюю оппозиционную радиостанцию «Эхо Москвы».

Наташа не умела брать интервью, не умела задавать вопросы, не умела придумывать темы, не умела проверять факты, не умела складывать слова. Каждый понедельник, тем не менее, ей надо было заявить на редколлегии тему в очередной номер и каждый раз к пятнице ей надо было написать на эту тему статью. Илья, сидевший с нею за соседним столом, помогал ей. Он был опытным журналистом, хоть и на год Наташи младше. Неповторимая атмосфера запуска нового журнала, когда люди работают без сна, спорят до хрипоты и все время что-то вместе выдумывают – она была такова, эта атмосфера, что люди в этой атмосфере влюбляются друг в друга, особенно если этим людям по двадцать три года. Однажды вечером, когда Альбац, обычно подвозившая Наташу домой, уехала в командировку, проводить девушку домой взялся Илья. В такси на заднем сиденье он только взял Наташу за локоть и только немножко потянул к себе. Но это было как разряд электрического тока. Как бархатная молния.

В это время Наташа делала расследование про «черную кассу» Кремля. Про то, что если политическая партия находит себе спонсора, то спонсор сначала должен отправлять свои пожертвования в Кремль, и оттуда уже деньги будут перечисляться партии за вычетом двадцати процентов. До этого Наташа делала расследования про связи Кремля с «Райффайзен-банком» и про связи Кремля с социологической службой ВЦИОМ.

Они ехали в такси и целовались. Они не думали о том, что через пару месяцев знакомый из администрации президента скажет Илье по секрету за кружкой пива, что Наташиными расследованиями очень недовольны на самом верху. Они целовались и не думали, что через десять месяцев, прочтя очередную Наташину статью, замглавы администрации президента скажет: «На хуй эту Морарь!» Они целовались и не думали, что через год Наташе будет запрещен въезд в Россию. Если они о чем-то и беспокоились, так только о том, как скрыть свой роман от начальницы.

Трик-трак! Кишиневский самолет улетает на рассвете. Пограничный офицер отпер дверь пересыльной камеры, вывел Наташу, провел по пустому еще аэропорту, составляя ей конвой, и посадил в самолет. Стюардессы были сонные. Зато пилот был лихач или, возможно, чем-то расстроен. С середины взлетной полосы он решительнее, чем принято, потянул штурвал на себя, и самолет ушел вверх свечкой.

Возвращение