"Две жизни" (ч.II, т.1-2)

— Я понимала, что опять действую не так. Ведь я ждала, считая, что внутри всё что-то ещё не готово, всё не так ещё ясно и крепко. Ждала, чтобы созрело. И вот сию минуту совершенно ясно поняла, что и тут была неправа, потому что сосредоточилась на себе, а не на той задаче, которая была мне дана. Какое-то стеснение, какая-то тревога меня мучили. Всё казалось, вот Ананда должен приехать, что вот каждую минуту он может войти, и мне было страшно, хотелось бежать…

Давно умолк голос Дории, а рука Флорентийца все лежала на её голове.

— Если бы ты могла до конца понимать возникающие дела и встречи, ты немедленно бы принялась за дело, которое я указал тебе, внося в него свою доброту и усердие Ананда действительно едет сюда и скоро, очень скоро будет здесь. Для твоей с ним встречи было неважно, найдёт ли он тебя в роли слуги или леди. Это ТЕБЕ Было важно, как встретить некоторых людей и быть им полезной, потому что вас связывает нелёгкая карма. Ты и Генри, а ещё больше — ты и Тендль, — это вековые костры, очень враждебные. Тем, что они тебя сразу не встретили как члена моей семьи, ты задержала погашение их вековой злобы. С завтрашнего дня изволь выйти в столовую, раз и навсегда забыв роль слуги кому бы то ни было. А в понедельник утром, вместе с капитаном Джемсом Ретедли, поедешь к матери Генри в Лондон. Ты отвезёшь ей моё письмо, купишь ей элегантное платье, пальто, бельё и шляпу и привезёшь её сюда гостить.

Ни ей, ни тебе больше знать ничего не надо. Но если выполнишь этот урок блестяще, — то заплатишь Генри за скорбь, огромную скорбь, причинённую ему когда-то в веках тобой. Не удивляйся, если заметишь в нём враждебность. Это проснутся отклики старой вражды, и их ты теперь сможешь покрыть своей любовью. Радуйся этой встрече.

Отправив просветлённую, тихую и счастливую Дорию спать. Флорентиец подошёл к стене, отдёрнул парчовый занавес и остановился перед группой портретов, к которой подводил капитана Джемса. Через несколько минут над портретом Ананды засветилось большое пятно, похожее на круглое светлое окно. Быстро, молниями, замелькали в нём линии, кубики, треугольники, точки, шары всевозможных цветов и другие огненные фигуры. То были мысли, которыми обменялись Ананда и Флорентиец, мысли, летевшие в эфир; они не нуждались в ином телеграфе, чем собственная воля и знания самоотверженной любви, летевшие для помощи людям, для их спасения. Улыбнувшись светившемуся образу Ананды, отдав куда-то вдаль глубокий поклон. Флорентиец задёрнул занавес над погаснувшей картиной и прошёл в свою спальню, куда никто, кроме его старого слуги и теперь ещё Артура, никогда не входил…

Дни промелькнули для капитана Джемса с такой быстротой, что когда вечером в воскресенье лорд Бенедикт попросил его отвезти завтра Дорию в довольно отдалённый район Лондона, он точно с неба свалился, насмешив всех вопросом, какой же это будет день. На уверения, что завтра понедельник, что именно завтра он встретит свою невесту, капитан разводил руками и утверждал, что пятница и суббота просто куда-то провалились.

Для Генри дни летели не так быстро, словно бы жизнь на каждом шагу ставила ему препятствия. Лёжа после обморока в одиночестве, он вспоминал Алису, её ласковость, красоту, её необычайное сходство с матерью, решив сблизиться с девушкой, насколько это будет возможно. Он чувствовал в ней искреннего друга и хотел поведать ей историю своего печального разрыва с Анандой. И думал, что она даст ему верный совет или, по крайней мере, скажет, можно ли обратиться к лорду Бенедикту. Настроенный на этот лад, Генри уже ничего не видел, все его мысли сосредоточились на Алисе. Спускаясь по лестнице, он увидел, как девушка прошла на террасу. Сердце его сильно забилось, он поспешил туда же, но ему пришлось испытать жестокое разочарование. Все его эгоистические желания тут же разлетелись в прах, потому что рядом с Алисой сидело новое лицо, которое Генри ещё ни разу не видел.

— Позвольте вас представить ещё одной дочери лорда Бенедикта, — сказала Алиса, знакомя его с Дорией.

Довольно кисло поздоровавшись. Генри сразу же ощутил враждебность к Дории, нарушившей его планы. Её красивые тёмные и проницательные глаза, мелкие белые зубы, даже её приветливость, — всё было неприятно Генри, всё вызывало раздражение и даже злобу. Не особенно вежливо отвечая Дории на её вопросы. Генри спрашивал себя с удивлением, почему он так злится и раздражается. Какой-то род ревности, точно недовольство лордом Бенедиктом за то, что у него такая большая семья, что все эти люди здесь «дома», а он — пришелец-гость, которому могут каждую минуту предложить вернуться в Лондон, поскольку комната нужна другому гостю, шевелился где-то в глубине его сердца.

— Что, друг Генри, всё ещё не можешь сбросить с себя непрошеную гостью болезнь? — раздался голос Флорентийца.