Две зари

Однако я, благодаря попечению друга и брата моего, архиепископа Вильгельма, обладаю средством, которое поможет мне посрамить грека и решительно утвердить превосходство римской церкви. Он снабдил меня одеждой, изготовленной из смеси индийского хлопка и асбестовых волокон, которой, с Божьей помощью, не страшен огонь. Итак, завтра подвергну я себя славной опасности ради Христа; не огня я боюсь, но лишь злобы посрамленных именем Его язычников. «По вере вашей да будет вам»[42], сказал Спаситель наш и отверз очи двух слепцов; завтра по вере моей отверзнет Он очи всего народа росов. Ведь сколько б ни совершал Господь чудес, не иссякнут они. Вера моя тем тверже, чем сильнее с каждым днем желание поскорее вновь узреть тебя, отверзнув очи духовные для новой вечной жизни. Ныне счастливый день. Завтра я предстану перед Ним… или заслужу право явиться к Нему в иное время, но в окружении множества спасенных именем Его душ. У меня нет сомнений – я буду там, где пребываешь ты. Кто не страшится, достигнет славы в небесах. И даже если встречи нашей еще придется ждать, время это ничто по сравнению с той вечностью, что мы проведем вместе. Прощай, отрада моего сердца. До утра осталось мало времени, а мне еще предстоит молить Господа о той великой чести, чтобы через меня, ничтожного, было прославлено имя Его в сих диких варварских краях…

* * *

В одном желание епископа исполнилось с самого начала: к полудню на Святую гору собралось столько народу, что вся она не могла вместить толпы, и та занимала склоны, улицы и тропы. И кияне, и весняки ближней округи собрались, желая увидеть или хотя бы присутствовать при том, как немец войдет в огонь и выйдет обратно невредимым. Правда, мало кто понимал, зачем это надо, но уже к вечеру того дня правда выплыла наружу.

– Тот немец – колдун могучий, – рассказывала на торгу Тишанка, служанка Величаны, – и мнится князю, будто приехал он сюда порчу наводить. Вот и решил огнем его попытать, чтобы всю правду истинную выяснить. Сгорит – значит, нету в нем чар. А не сгорит – само собою ясно. Не бывает же так, чтобы добрый человек да в огне не сгорел!

– Да уж оно похоже, – соглашались люди. – Больно вид у него чудной. Говорит вроде по-нашему, а поди пойми его.

К утру уже весь Киев точно знал, что пришелец – могущественный колдун. В чужих землях таких ведь всегда водится больше, чем здесь у нас, вот они и тянутся искать себе поживы. Епископа могло бы оскорбить всеобщее убеждение в дьявольской природе его силы, однако на недостаток веры у росов, необходимой для успеха испытания, Адальберт пожаловаться не мог бы: очень многие верили, что он взабыль сделает, как обещал. Особенно из простонародья, жадного и падкого до диковин.

Князья и их приближенные к предстоящему относились с куда большим недоверием. Гриди пересмеивались, что-де завтра у нас тут будет жареный бискуп, и посмотрим, не обнаружится ли в нем Один?[43] Эльга не могла спать, все ворочалась, будто проходить испытание предстояло ей самой.

– Успокойся наконец! – Мистина, которому она мешала заснуть, повернулся и обнял ее. – Не сгорит твой бискуп! Поставим рядом людей, и, если увидим, что дело худо, его вытащат. Я горелых еще на Босфоре насмотрелся, больше не хочу!

– А вдруг он и правда не сгорит! – Эльга сама не знала, какого исхода испытаний боится сильнее. – Его на клочки разорвут! Ты уже весь город напугал! Даже до моей челяди дошло, меня Беляница спрашивала, правда ли, что немец – колдун. Как тогда выйдет… с тем… забыла, как его звали, у старого Предслава который жил…

– Ну, разорвут, заботу с плеч! У нас останется только один папас, а нам больше и не надо! И одного-то много…

Эльга сомневалась, что это будет хороший выход, но двум медведям в одной берлоге не жить, а царьградскому пресвитеру под римским епископом не служить. Так или иначе, завтра все решится. Выбор сделает сам Бог, а не она, княгиня киевская. И ни римский, ни царьградский престол не сможет ее упрекать. Адальберт либо уедет восвояси, либо… станет жертвой напуганной колдовством толпы. Но такова была судьба многих вероучителей в языческих странах.

Устраивать испытание у себя на дворе Эльга не разрешила: не хочу, она сказала, чтобы у меня здесь потом пахло горелым бискупом! Костры велели разложить за воротами, на широкой площадке перед валом старого святилища. Площадку оградили сколоченными за ночь рогатками – «как печенегов ждем», шутили отроки, но без этого напирающая толпа снесла бы и костры, и испытуемого, и нарочитую чадь. Святославу пришлось с гридями самому заехать в Олеговы дома и забрать оттуда Адальберта, иначе тот со своими немногочисленными спутниками не пробился бы через плотную толпу.

Но вот они прибыли, и Эльга с приближенными вышла со двора на площадку.

– Да благословит тебя Бог, княгиня! – Адальберт был бледен, но держался спокойно и немного отрешенно.

– Может, ты одумался? – беспокойство все же заставило Эльгу заговорить об этом. – Мало ли чего не скажешь сгоряча…