Две твердыни

— Конечно, — ответил Мерри. — Наша беседа началась с трубки и трубкой закончилась. И злость на Сарумана немного приугасла.

— Неужели? — переспросил Гэндальф. — Моя горит ярким пламенем. И перед тем как уйти отсюда, я должен выполнить свой последний долг: нанести ему прощальный визит. Это несколько опасно и, наверное, бесполезно, но надо. Кто хочет, идемте со мной, только помните: без шуток. Для них время не пришло.

— Я пойду, — сказал Гимли. — Хочу на него посмотреть и убедиться, что он действительно на тебя похож.

— Как же ты в этом убедишься, милый мой гном? — ответил ему Гэндальф. — Саруман может в твоих глазах стать на меня похожим, если ему понадобится использовать тебя в своих целях. А может и не стать. Думаешь, у тебя ума хватит разобраться в его мошенничествах? Хотя посмотрим. Может статься, он и не захочет всем сразу показываться. На всякий случай я попросил энтов немного отойти, чтобы он их не видел. Надеюсь, что тогда он даст себя уговорить и выйдет из Башни.

— А в чем опасность? — спросил Пин. — Он в нас будет стрелять, или огонь из окна выпустит, или чарами околдует?

— Последнее наиболее вероятно, если ты легкомысленно подъедешь к его порогу, — ответил Гэндальф. — Невозможно предугадать, какой силой он еще обладает и что решит предпринять. Обложенный зверь всегда опасен. А Саруман наделен могуществом, о котором вы понятия не имеете. Берегитесь его голоса!

Они подошли к подножию Ортханка. Башня стояла нерушимо, основание ее влажно поблескивало, углы и ребра были острые, как отшлифованные черные лезвия, и все усилия энтов привели лишь к появлению нескольких царапин и кучки отколотых чешуек у порога.

С восточной стороны два столба образовывали что-то вроде высокого крыльца, между этими столбами под треугольным навесом была огромная дверь, а выше — балкон с железной решеткой. К порогу вело двадцать семь широких ступеней, вырубленных в цельном черном камне. Это был единственный вход в Башню, кроме него лишь множество окон смотрело в мир из глубоких, как бойницы, ниш в гладких стенах.

Подъехав к ступеням, Гэндальф и Король сошли с коней.

— Я поднимусь повыше, — сказал Гэндальф. — Я уже был в Ортханке и хорошо представляю, что мне может здесь грозить.

— Я пойду с тобой, — сказал Король. — Я стар и ничего уже не боюсь. Хочу говорить с врагом, причинившим мне столько зла. Эомер будет рядом со мною и поддержит, если меня подведут старые ноги.

— Твоя воля, — ответил Гэндальф. — Я возьму с собой Арагорна. Остальные пусть ждут внизу. Отсюда хорошо видно и слышно, если с нами вообще захотят говорить.

— Ну нет, — запротестовал Гимли. — Мы с Леголасом хотим все увидеть вблизи. Мы тут единственные представители наших племен, так что пойдем с тобой.

— Пусть будет так, — согласился Гэндальф и начал подниматься по ступеням; Король шел рядом с ним.

Роханские всадники, выстроившись по обе стороны от входа, беспомощно поворачивались в седлах и с подозрением смотрели на Башню, страшась за своего Короля. Мерри и Пин присели на самой нижней ступеньке: они чувствовали себя маленькими и лишними.

— Отсюда до Ворот, наверное, с полмили по липкой грязи, — ворчал Пин. — Я бы лучше потихоньку пробрался назад в Караульню. И зачем мы сюда пошли? Никому мы не нужны.

Гэндальф встал перед дверью и постучал в нее Жезлом. Дверь глухо загудела.

— Саруман! — крикнул Гэндальф громко и раздельно. — Саруман! Выходи!

Ответа долго не было. Потом балконная дверь открылась внутрь, но к решетке никто не подошел.

— Кто там? — спросил голос из темноты. — Что вам надо?

Феоден брезгливо вздрогнул.

— Знакомый голос, — произнес он. — Будь проклят день, когда я в первый раз его услышал!

— Позови Сарумана, раз ты остаешься его слугой, Причмок, носивший имя Гримы! — потребовал маг. — Не трать времени зря.

Окно закрылось. Снова долгое ожидание. И вдруг из Башни раздался совсем другой голос, тихий и мелодичный, полный колдовского обаяния.

Кто случайно слышал этот голос, обычно не мог запомнить и повторить слов, а если повторял, то с удивлением обнаруживал, что в его устах эти слова потеряли силу и не всегда имеют смысл. Чаще всего внимавшие Саруману помнили лишь то, что слушать его было невыразимо приятно; все, что он говорил, казалось мудрым и справедливым, и хотелось поскорее согласиться, чтобы тоже стать мудрым. Все, что рядом произносили другие, звучало грубо и плоско, а если это противоречило Саруману, то вызывало гнев в сердце околдованного.

На некоторых чары действовали только пока голос звучал, а когда Саруман обращался к другим, оставалось ощущение, как от встречи с фокусником. При этом одни посмеивались, другие удивлялись и задумывались. Многих очаровывали не слова, а звук его голоса. Поддавшийся чарам даже на расстоянии продолжал слышать ласковый шепот и навязчивые указания. Никто не мог внимать Саруману равнодушно. Никто не мог без большого усилия воли и разума отказать ему в просьбе, пока его необыкновенный голос звучал.

— В чем дело? — спросил он очень кротко. — Почему вы мешаете мне отдыхать? Почему не даете ни минуты покоя ни днем, ни ночью?