Две недели в сентябре

Она так и не поняла, как это произошло – возможно, потому, что все было так легко и естественно, – но вот Билли с молодым человеком уже шагают впереди, а сама она, в нескольких ярдах позади, идет рядом с этим прекрасным мужчиной. Она не сомневалась, что все будет наоборот и что именно ей достанется младший из двоих, потому что Билли и высокий незнакомец, казалось, были созданы друг для друга. Но, возможно, именно их сходство и привело к тому, что пары сложились иначе – разумеется, младший будет куда больше восхищаться Билли… Как, почему – да какая разница? Это случилось – просто случилось…

– Пойдемте-ка в другую сторону. А то ходим друг за другом, как школьницы.

Это была первая его фраза, обращенная к ней, – или, по крайней мере, это были первые его слова, которые дошли до нее сквозь пелену замешательства; она повернулась вслед за ним, как будто какая-то могучая сила направила ее в другую сторону одним мизинцем.

Он не пытался взять ее под руку – он просто шел рядом, как мог бы идти Дик. Только один раз, когда к ним приблизились трое развязных парней, он нежно положил ладонь ей на плечо, словно защищая ее, и парни, которые шли в ряд, разделились и молча обогнули их.

Он легко и шутливо говорил о всяких пустяках, а подойдя к скамейке, на которой недавно сидел с другом, остановился и коротко рассмеялся.

– Придется мне купить эту скамейку и оставить ее себе на память!

Улыбаясь, он жестом пригласил Мэри сесть, и только когда он сам опустился рядом, в его словах вспыхнул глубокий, живой смысл, и на мгновение у нее перехватило дыхание.

Золотые мгновения жизни не имеют четких очертаний, за которые может зацепиться память; от них не остается ни сказанных слов, ни жестов, ни мыслей – только глубокая благодарность, неподвластная времени.

Его звали Пэт, Пэт Маккензи. Он был актером и на этой неделе играл в местном городском театре. Он предпочитал играть в Лондоне, но летние гастроли на море ему тоже нравились: они позволяли отдохнуть, не прекращая работать. Он только сегодня днем приехал из Гастингса, а первое представление в театре состоится завтра вечером; пьеса ужасная, сказал он с кривой усмешкой, но довольно занимательная – остросюжетная вещица под названием “Багровый кинжал”.

Он сидел немного поодаль от Мэри, но смотрел на нее, слегка наклонившись к ней и положив одну руку на спинку скамейки.

Некоторое время Мэри сидела молча, почти не слушая и с легкой печалью думая лишь об одном: вот-вот она проснется.

Такое могло быть только во сне. Наяву с ней никто никогда так не говорил; его сперва насмешливый, шутливый тон сменился проникновенным и серьезным. Он не пытался глупо поддразнивать ее или льстить ей – он просто рассказывал о себе, о своей жизни, о своем искусстве, о сцене. И при этом в его словах не было ни тщеславия, ни самолюбования; он потому рассказывал ей о своей жизни, что хотел ее сочувствия и понимания, и время от времени он делал паузу и очень тихо спрашивал: “А вы бы что сделали?” – или: “А вы бы как поступили на моем месте?”

Постепенно она начала осознавать чудо происходящего: это все-таки не сон, это правда – восхитительная правда!

Он пытался преуменьшить свои достижения; он пытался показать, что его жизнь такая же обыкновенная, как ее собственная, – но ничто не могло лишить его жизнь романтики, ничто не могло разрушить ее очарования. Свобода, жажда странствий, невероятная преданность своему делу, бедность и богатство, мучительно тянущиеся до рассвета репетиции, горечь провала, гром аплодисментов…

И вдруг Мэри осознала, что он умолк, а она начала говорить. Он расспрашивал о ее жизни, о ней самой, – и она рассказывала ему все, а он смотрел на нее пристальным, задумчивым взглядом, время от времени понимающе кивая и улыбаясь…

Она ужаснулась, когда он вытащил часы и спросил, во сколько ей нужно быть дома.

– Я должна вернуться к десяти, – сказала она. Он запрокинул голову и рассмеялся.

– Так уже половина!

– Десятого?

– Нет, одиннадцатого! Она умоляла его не утруждаться и не провожать ее, но он настоял на том, чтобы довести ее до угла Сент-Мэтьюз-роуд, и все время, пока его длинные размеренные шаги примеривались к ее торопливой походке, он возбужденно говорил – говорил о завтрашнем дне. Его роль заканчивается в первом акте, и он будет свободен в десять минут десятого – не подойдет ли она к служебному входу, чтобы встретиться с ним? Она может подождать внутри.

А потом, на углу Сент-Мэтьюз-роуд, он впервые нежно взял ее за руку.

– Знаешь ли ты, – сказал он, – что сегодняшний вечер значил для меня?

Входная дверь была приоткрыта; Мэри помнила, как заглянула в гостиную и увидела там отца, который докуривал трубку, увидела вьющийся в воздухе голубой дымок и почувствовала запах табака. Она услышала голос отца, спрашивающий, как она провела время, и свой собственный голос, отвечающий: “Прекрасно, спасибо, папа. Спокойной ночи”.