Две недели в сентябре

Выходившие на улицу люди возвращались и, спотыкаясь, шли к своим местам; свет погас. В зале снова стало темно, но даже погрузившись в счастье, как в транс, молодой мистер Стивенс с трудом досидел до конца.

Она появилась только однажды. По какой-то неимоверной оплошности ее не включили в хор танцующих вокруг майского дерева, но на секунду он увидел ее в толпе деревенских жителей на свадьбе – прелестную, в простом хлопчатобумажном платье и шляпке.

– Пойдем, – сказал Том, – нам нужно выйти из зала и зайти с черного хода.

Когда они протискивались между рядами, несколько недовольных зрителей окинули их сердитым взглядом и что-то пробурчали вслед. Но вот они с Томом оказались на воздухе и поспешили по тускло освещенной улице к черному ходу. Мистер Стивенс никогда раньше не был за кулисами. В любой другой день одна эта мысль привела бы его в волнение, но и большие декорации, и потные люди в рубашках, и корзины с наваленными в них костюмами промелькнули, как в тумане.

Они очутились в узком коридоре.

– Не знаете, где мисс Харрис? – спрашивал Том. Какой-то идиот вскинул руку и преградил им путь:

– Вам туда нельзя. Они переодеваются. Мистер Стивенс с радостью сбил бы его с ног хорошим ударом, но люди, напиравшие сзади и громко звавшие кто Милли, кто Сьюзи, кто Кейт, смели преграду, и вся толпа прорвалась внутрь. Мистер Стивенс увидел множество полуоткрытых дверей и девушек за ними. Люди начали оживленно протискиваться туда, и послышались тоненькие взвизги и взрывы смеха. Заглянув поочередно в несколько комнат, Том повернулся к другу с торжествующей улыбкой.

– Она тут! – сказал он. В гримерной была целая толпа девушек – большинство еще в сценических костюмах, а кто-то в халатах. У мистера Стивенса закружилась голова; раньше он не видел ничего подобного. Условности умчались на крыльях смеха, слова лились прямо из души, все говорили не раздумывая. Несколько молодых людей пробрались сюда раньше и теперь держали девушек за руки или игриво тянули их за ленты платьев, а над всей этой кутерьмой витал тяжелый соблазнительный запах масляного грима и пудры.

– Это мой приятель, Эрни Стивенс, – услышал мистер Стивенс голос Тома, а потом ему прямо в ухо крикнули: “Моя сестра!”, и он обнаружил, что пожимает руку высокой и светловолосой смеющейся девушке.

Кто-то влетел в него сзади, и другой молодой человек схватил сестру Тома за руку, прежде чем мистер Стивенс успел произнести хоть слово. В каком-то смысле это было даже хорошо, потому что теперь он мог обвести глазами комнату. В горле у него до странности пересохло, а легкие словно наполнились воздухом, который никак не получалось выдохнуть. Ему было чудовищно не по себе: а вдруг… Нет! Вот она! Там, в углу… Он ужасно боялся, что кто-нибудь из любящих родителей тайком увел ее. Но нет, все хорошо! Немыслимо хорошо! И все же, когда этот момент настал, когда он увидел, что она не сможет выйти из комнаты, не пройдя мимо него, его сердце забилось так сильно, что, казалось, вот-вот выломает ребра. Она стояла одна, в углу, который казался маленькой заводью по сравнению с бурлящим потоком в центре гримерной. Странно, что ее не окружала толпа. А впрочем, это же прекрасно! Он хотел было подойти к ней – в такой безумной, будоражащей атмосфере это было бы вполне естественно, – но сдержался и потянул Тома за рукав.

– Эй! – окликнул он его беззаботным, небрежным тоном, под стать происходящему вокруг. – Познакомь меня с… с Флосси!

Том удивленно посмотрел на друга, воскликнул: “Прости!” и повел его в другой конец комнаты.

Она все еще была в своем простом хлопчатобумажном платье – несравненно более красивом, чем безвкусные наряды, в которых танцевали вокруг майского дерева другие девушки, – но сняла шляпку, и ее чудесные каштановые волосы рассыпались беспорядочными, живыми волнами.

Слава богу, что все вокруг так суетились и хохотали! Он понимал, что в тишине и наедине с ней ни за что не смог бы этого сделать. Он никогда – ни разу за всю жизнь – не говорил ничего подобного; казалось, это даже не его слова, казалось, они порождены самой лихорадочной атмосферой и льются с его губ.

– Вы были прекрасны!.. В тысячу раз лучше всех прочих! Я… я даже не заметил других!..

Прелестные маленькие губы, похожие на бутон розы, задрожали, и ему на мгновение показалось, что в ее сияющих глазах выступили слезы, но он понимал, что этот блеск вызван волнением.

– Я никогда раньше не выступала, – прошептала она.

– Никогда не выступали! Но… но этого быть не может!

– Нет, никогда, ей-бо-огу!

– Тогда это было просто великолепно!

Он со вздохом выглянул в окно. Они проезжали сверкающий на солнце меловой карьер и темный, прохладный еловый лес.