Две недели в другом городе

– Что вы здесь делаете при таком отношении к Голливуду? – воинственно спросил Бернстейн. – Почему бы вам вместе с прочими коммунистами не отправиться обратно на Бродвей?

– Я намерен разбогатеть здесь, мистер Бернстейн, – поддразнивая собеседника и получая удовольствие от его гнева, ответил Джек. – А потом, через год-другой, куплю ранчо, буду разводить коров и выращивать орхидеи вдали от людских глаз.

– Ранчо, – сказал мистер Бернстейн. – Это нечто новое. Я подожду, когда выйдет ваш фильм, молодой человек. Возможно, вам придется скрыться от людских глаз гораздо раньше, чем вы намереваетесь.

Мистер Бернстейн – оскорбленный, разгневанный патриот волшебной и прекрасной страны, создаваемой ежедневно на съемочных площадках его любимого царства, – медленно отошел в сторону.

– Сколько тебе лет, Джек? – спросил Делани.

– Двадцать два.

– Прекрасный возраст, – сказал режиссер. – Сейчас ты можешь так говорить. Но постарайся успеть выговориться. Когда тебе стукнет двадцать три, тебе не простят подобных речей.

Усмехнувшись, невысокий, сильный, мудрый Делани удалился, чтобы разобраться с инцидентом – ему сообщили, что один из гостей, английский поэт, перебрал мятного ликера и стал приставать к дворецкому.

Карлотта улыбнулась уже более открыто; в ее удлиненных зеленых глазах все явственней читалась благосклонность к Джеку.

По-моему, вечеринка близится к завершению, – сказала Карлотта. – Я собираюсь уходить. Ты меня не проводишь?

– С удовольствием, – ответил Джек. Этим он и ограничился в тот вечер.

Проводил Карлотту и расстался с ней у порога ее дома.

У меня были своеобразные представления о чести. В те годы.

Другой вечер. Они снимали в павильоне. Работа закончилась в двенадцатом часу, и Карлотта снова предложила Джеку отвезти ее домой, поскольку автомобиль актрисы после очередной аварии находился в мастерской – меняли облицовку радиатора. Она неплохо водила машину, но увлекалась скоростью и часто попадала в аварии.

Они молча ехали по извилистой дороге вдоль каньона в сторону дома Карлотты. Время от времени собака актрисы, громадная бельгийская овчарка, которую она брала с собой повсюду, тянулась с заднего сиденья к своей хозяйке, лизала ее шею; Карлотта отталкивала пса, произнося: «Черт возьми, Бастер, веди себя прилично». Тяжело, обиженно дыша, пес отодвигался назад; из его раскрытой пасти свисал длинный язык. Спустя некоторое время он терял способность сдерживать проявления своей любви к хозяйке и снова тянулся к ней.

Карлотта иногда посматривала на сидящего за рулем Джека; ее треугольное бледное лицо выражало насмешливый интерес. Джек уже в который раз с вечера свадьбы замечал этот ее взгляд – волнующий, ироничный, дразнящий. Джек старался не оставаться с ней наедине и не смотреть на нее слишком часто, но неизбывная энергия Карлотты, чувственность ее лица, оттенок недоброго любопытства на нем действовали на его воображение, преследовали в сновидениях.

– Ты прекрасно владеешь собой, да? – сказала Карлотта. – Не то что ласковый, простодушный старина Бастер.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джек, прекрасно понявший смысл сказанного ею.

– Ничего, – смеясь, произнесла Карлотта. – Ничего. Ты случайно, живя на Востоке, не дал обет грубить киноактрисам?

Если я был груб, – церемонно произнес Джек, – прошу меня извинить.

– Ты хамишь тут всем, – обронила Карлотта, – за это тебя и любят. Это – город мазохистов. Чем сильнее их бьешь, тем большее удовольствие они получают. Не меняйся. Это убило бы твой шарм.

Ее манера говорить отличалась своеобразием. Она выросла в Техасе, в семье бурового мастера, у которого было семеро детей; отец Карлотты постоянно переезжал со своими домочадцами, словно цыган, с места на место в пределах штата, но в ее речи не было даже следов техасского акцента. Она два года, не жалея сил, занималась с учителем дикции, и теперь говорила, как выпускница лучшей английской школы; она сознательно не употребляла некоторые разговорные обороты, подхваченные уже здесь. У нее был низкий голос, который она умело использовала; многие мужчины, знавшие Карлотту, испытывали в ее присутствии смущение, неловкость, потому что она была способна в любой момент высмеять глупость или претенциозность. На съемочной площадке она была собранной, понятливой, самолюбивой, жестко отстаивающей свои интересы, уверенной в своем таланте, беспощадной к пытавшимся провести ее. Делани сразу сказал Джеку: «Я постараюсь защитить тебя от нее, но ты и сам не зевай. Если на мгновение расслабишься, она тотчас задавит тебя в кадре».