Две Юлии

— Знаешь… — говорила мне Вторая Юлия, когда Первая вышла в комнату ее отсутствующей мамы сделать телефонный звонок; растянуто медлил ее голос, Шерстнев переписьывал для хозяйки комнаты свои новые опусы, и голые близняшки прятались за солнечными отблесками своего стекла… — Мы так с ней похожи, что иногда просто оторопь берет. Вот смотри, — она раскрыла передо мной клеточную тетрадь, оказавшуюся на столе, — я пишу букву «т», как и она, двумя способами: либо это три палочки (то есть расческа, грабли — что угодно), либо — вот видишь, довольно часто встречается — «т» из двух палочек, причем либо верхняя перекладина съезжает влево, либо совсем уж похоже на крест, иногда даже Андреевский. Когда мы идем по улице, то одновременно, — удивляюсь, как прохожие не оборачиваются, — стараемся не наступать на трещины в асфальте или границы плит. Мы все время смотрим себе под ноги. Так славно! Любим одну музыку и читаем одни и те же книги. Правда, не во всем одни и те же, но больше половины совпадает. Когда у меня плохое настроение, у нее в это самое время тоже много переживаний, хочется слушать грустную музыку. А если я прихожу к ней счастливая, то и она такая веселая, просто держись. У нас очень много общего, если начать все подряд сравнивать. Вот было бы славно, если бы нас разделили в роддоме. Ну да, сходство нарушено, но это часто бывает даже у полных близнецов, если они получают разный жизненный опыт. Я часто смотрю на свою маму и не вижу с ней ничего общего. А вот с Татьяной Евгеньевной — очень даже много сходства. Я будто бы всю жизнь с ней жила, так она мне нравится, и так я ее понимаю.

Я решился спросить ее, почему она выбрала горностаевую тему для своей работы (что-то несло все случайности к одному берегу). Выяснилось, что репродукция «Дамы» висела у ее изголовья в квартире бабушки и дожидающаяся дневного сна девочка рассматривала этого зверька с его стремительным поворотом шеи. Сюда примешивались мечты об игре с этим зверем, для чего мечтам приходилось делать ее такой же дамой и уносить далеко в прошлое. Возможно, тоска по этому зверьку и патологическая идиосинкразия к животным у матери (особенно это касалось гибрида крысы и кошки — как это выглядело в материнском восприятии) привели к тому, что Юлия Вторая поторопилась поступить на зоологический факультет после огромной практики в школьном кружке юннатов. Фотографирование, описывание, наблюдение над животными — естественнонаучная усидчивость у нее никак не отделялась от вдохновения, она научилась наблюдать, и это помогало ей в остальной учебе, к которой она, в общем-то, была равнодушна. Для привилегированной франкофонной школы у нее осталось слишком много четверок в придачу к сносному знанию языка и любимому делу. Теперь ее работа касается расширенной истории горностаев и хорьков, причем в отдельной главе разрешено найти их следы в мировой живописи и литературе. А это еще одно доказательство их сообщаемости с Первой Юлией. Чужая мысль только коснулось Юлиного слуха, как стала ее собственностью. Я сказал, что могу тут помочь — у меня уже сейчас много материалов по данному вопросу.

Юлия Секунда неожиданно гневно уставилась на меня.

— Вы — проклятые эрудиты, лезете в мою тему без всяких церемоний, я уже слышала об этом. Мне же самой интересно что-нибудь поискать. Я тоже буду вчитываться во все подряд. Правда, пока ничего не нашла, даже у Набокова.

— Не слушай их, Юленька, — повествовал поэт, высунув язык в старательном переписывании на табурете последнего стихотворного опуса, — они тебе наплетут лишнего, голова кругом пойдет.

Первая Юлия вплыла в комнату и села рядом со мной.

— Ну почему же лишнего, — возразил я. — Это облегчение твоего труда. Я могу посоветоваться с мамой, она у меня учит школьников биологии, но вдруг подскажет пару полезных изданий.

— В этой работе важно наблюдать за животным, — ответила Вторая и недовольно села, скрестив руки на груди. — У меня скоро появится доступ к материалу — в городе есть аж четыре пары горностаев и несколько хорьков. К тому же, у вас все равно будет не зоология, а сумбур из непонятных словечек.

— Кстати, — заметил Шерстнев, даже не отрываясь от записи, — как пишет Карнеги, а в отсутствие Чипа он дает очень даже важные советы: надо вникать во все то, чем занимается твой собеседник, просто из вежливости, чтобы поддержать разговор. А значит, если, Юленька, они будут говорить с тобой о горностаях, то тебе будет веселее. Для тебя же стараются. Но они и правда — филологи, так что сильно помочь не смогут. Все их хорьки формата А5, в картонной шкуре, без глаз и хвостов, сплошь усеянные черными блошками.

— Я знаю пять случаев ранних изображений хорьков, — настойчиво начала Юлия Первая. — Первый — это всем известный Леонардо да Винчи. В 1489 году он нарисовал фуро в руках неизвестной дамы, а коллекционеры назвали его горностаем.

— Я заглядывала в мой подарок, — улыбнулась Вторая. — Про фуро я тоже пишу. Я их объединила.