Две Юлии

— Хочу предупредить всех присутствующих, — довольно нервно начал он, обращаясь вверх, — что где-то через полгода будет запущен художественный проект областного уровня. Я пока не могу сказать точнее, не все решено. Но времени не так много. Прошу снабжать меня вашими текстами. Выступавший сегодня поэт, наверное, будет событием в случае удачно сложившихся обстоятельств.

— А что это будет, — с нехорошим азартом заволновался Убю, — печатное издание? Почему никто об этом не знает? И редактор, надо полагать, уже определился?

— Ну, пока сложно сказать, — отвечал Анулов, совсем кокетливо закатывая глаза. — У меня вопрос к выступавшему поэту. Здесь прозвучало неожиданное мнение, что его текст похож на «Конька-Горбунка». Как он сам к этому относится?

Юлия опустила голову, зато Вторая улыбалась.

— Как я к этому отношусь? — переспросил Шерстнев. — Или как к этому относится мой текст?

— Мы же не хотим сейчас интерпретировать подробно, — заторопился Анулов, — сходство с Ершовым есть, или же это спорадическая ассоциация?

— Пусть так, — спокойно ответил Шерстнев. — Это неплохое сравнение. На самом деле, когда я сел писать эту вещь, я не знал, что она получится большой. Она задумывалась как шутка, и меня очень удивило, что никто не смеялся.

— Два раза был смех, — вставил, привстав, основательный Литке.

— Это забавные, немного раблезианские рассуждения по вопросу алкогольных предпочтений. Я думаю, основная канва всем понятна. Сначала у меня была идея сделать что-то похожее на сонет «Гласные» Артюра Рембо. Каждый сорт алкогольного напитка вызывает определенные и, на мой взгляд, далеко идущие ассоциации. Так что, как видите, сонет вырос в большую вещь. Слишком много и марок, и ассоциаций.

— А каковы источники этой поэзии? — спросил Убю.

— Полагаю, все могут узнать соответствующие страницы «Москвы — Петушков», рассудительный дух очень уважаемого мной Иосифа Бродского, по отношению к которому я, конечно, старался сохранять некую пародийную дистанцию. А основное содержание — наш, всем доступный, опыт.

— Вот видите, — радовался, зачиная аплодисменты, Убю, — какое квалифицированное объяснение из первых уст нам довелось услышать? Дорогие друзья, прошу выступить и поддержать наш дружеский бенефис.

Я не хлопал — смотрел на сумку. Я хлопал глазами и гадал, как Юлия воспримет мою адскую бестолковость.

— Занятная шутка, — сурово прошептала Юлия.

Стихи, которые Шерстнев на исходе зимы дал мне переписать в тетрадь, сопровождали наш разговор о будущем поэзии. Калькированные мною слова, казалось, этому соответствовали, и вдруг — такое разоблачение!

Один за другим выступили шесть поэтов. Я мог сказать только, что одна дама (та, что говорила «да») слишком спешила, другая спешила рассмеяться до того, как произнесет забавную строчку, и вместе с седой челкой откидывалась от микрофона, поэтому мое восприятие ничем не отличалось от рассеянного напряжения остальных слушателей. Был поэт громоподобный, но он ошибался, и вторичное громыхание эффекта не имело, был поэт затейливо шуршащий с микрофоном («уже основательно заплеванным», как сказала Вторая Юлия), дальше вышел мальчик в крупных очках и ни жестом, ни изломом интонации себя не выдал, за что ему долго хлопали, а потом Анулов что-то пробубнил потолку.

Шли еще необязательные вопросы (где будет следующий вечер, кто из предшественников на Шерстнева повлиял, ценит ли он авторскую песню, а почему нет). Убю принял утомленный вид и уже не улыбался.

— Просто есть важные жизненные вопросы, — отвечал Шерстнев, — которые довольно далеки от поэзии. Конечно, мы ими заняты, как все живые существа. Но это не повод отвлекаться от них в жизни. Я, предположим, не могу писать стихотворение другу, который не способен выбрать между двумя девушками. Конечно, подходят обе, но мужская дружба важнее. Если об этом писать, то очень завуалированно. И это будет житейское посредничество между жизнью и искусством. У бардов — еще хуже: дано такое настроение, с которым ни жить постоянно нельзя, ни до искусства оно не дотягивает.

— Но последнее, что мы от вас слышали, — вставил мальчик в крупных очках, — больше относится к жизни…

— Минуточку, — перебил Штурман, — бардов не пинает только ленивый. А как же более широкое явление песенных текстов? То есть я имею в виду стихи, написанные для музыкального сопровождения. Их содержание, надо сказать, бывает очень ярким, например, в английской культуре.

Кажется, Юлия справа вопросительно заглядывала мне в лицо, уткнувшись в мое бедро коленом. Слева ощущалась холодная близость внезапно возведенной стены. Нельзя было шевелить ресницей, чтобы ничто вокруг меня — ни сознание, ни время — не приходило в движение.