Две Дианы

— Нет, сто чертей, — гремел тот, — я не дам вам драться с этим буйнопомешанным. Назад! Эй, ко мне! — крикнул он во весь голос.

А сверху доносились вопли Дианы, которая, наклонившись над перилами, тоже кричала не своим голосом:

— На помощь! Бегите! Бегите сюда! Не дайте ему убить принца!

Это предательство Далилы, по-видимому, довело графа до умоисступления. Ведь и без того их было двое против одного.

Перро застыл от ужаса, услышав его слова:

— Так что же, Генрих Валуа? Чтобы получить от тебя и от твоего сводника удовлетворение, нужно нанести тебе оскорбление действием?

Перро показалось, что граф тогда шагнул вперед и поднял руку на дофина. У Генриха вырвался глухой рев. Но Монморанси, по-видимому, схватил графа за руку, потому что Перро расслышал возглас принца:

— Его перчатка задела мой лоб! Он теперь не может умереть иначе, как от моей руки, Монморанси!

Все это произошло в мгновение ока. В этот миг в комнату ворвались телохранители. Завязалась отчаянная борьба, зазвенели шпаги. Монморанси кричал:

— Вяжите бесноватого!

А дофин:

— Не убивайте его, ради Бога, не убивайте!

Этот слишком неравный бой длился не больше минуты. Перро даже не успел прийти на помощь своему господину. Добежав до порога молельни, он увидел одного из телохранителей распростертым на полу; у двух или трех из ран хлестала кровь, но граф был уже обезоружен, связан, и его держали не то пять, не то шесть человек. Перро, которого в суматохе никто не заметил, решил, что ему лучше не попадаться в лапы этих господ. В этом случае он хоть сможет сообщить друзьям о происшедшем или чем-нибудь помочь своему господину при более благоприятных обстоятельствах. Он бесшумно вернулся на прежнее место и стал ждать удобного момента, чтобы попытаться спасти графа. Кстати, граф не был убит и даже ранен… Вы сейчас увидите, господин виконт, что моему мужу нельзя было отказать ни в мужестве, ни в отваге. Да и благоразумия у него было не меньше, чем доблести… Покамест же ему оставалось только одно: наблюдать за происходящим и ждать.

Между тем г-н де Монтгомери не переставал кричать:

— Говорил же я тебе, Генрих Валуа, что от моей шпаги ты защитишься десятком других шпаг и от моего оскорбления — холопским мужеством своих солдат!..

— Вы слышите, господин де Монморанси? — говорил дофин, дрожа всем телом.

— Кляп ему в рот! — приказал Монморанси, не отвечая принцу. — Я пошлю вам сказать, что с ним делать, — продолжал он, обращаясь к своим людям. — А до тех пор не спускать с него глаз! Вы отвечаете мне за него головой.

И он вышел из молельни, увлекая за собой дофина. Пройдя по коридору, где прятался за портьерой Перро, они вошли в спальню г-жи Дианы.

Тогда Перро перебежал на другую сторону коридора и прижался ухом к замурованной двери.

Все, что он до сих пор видел и слышал, не шло ни в какое сравнение с тем, что ему предстояло услышать теперь.

XXII ДИАНА ПРЕДАЕТ ПРОШЛОЕ

— Господин де Монморанси, — сказал дофин, удрученный и разгневанный, — напрасно вы меня удерживали чуть ли не силой… Я крайне недоволен собою и вами…

— Разрешите вам сказать, ваше высочество, — ответил Монморанси, — что так может говорить любой молодой человек, но не сын короля. Ваша жизнь принадлежит не вам, а вашему народу, и у венценосцев совсем не те обязанности, что у прочих людей.

— Отчего же, в таком случае, я гневаюсь на самого себя и испытываю чувство стыда? — спросил принц. — Ах, и вы здесь, герцогиня! — продолжал он, только что заметив Диану.

И так как уязвленное самолюбие на сей раз возобладало над ревнивой любовью, то у него вырвалось:

— У вас в доме и из-за вас меня впервые оскорбили.

— У меня в доме, к несчастью, да. Но не из-за меня, ваше высочество, — ответила Диана. — Разве я не пострадала так же, как и вы, и даже больше? Ведь я во всем этом никак не повинна. Разве я этого человека люблю? Разве когда-нибудь любила?

Предав его, она еще и отреклась от него!

— Я люблю только вас, ваше высочество, — продолжала она, — мое сердце и моя жизнь принадлежат всецело вам. Я начала жить с того лишь момента, как вы овладели моим сердцем. Когда-то, впрочем… Я смутно припоминаю, что не совсем лишала надежды Монтгомери… Однако никаких определенных обещаний я ему не давала. Но вот явились вы, и все было забыто. И с той благословенной поры, клянусь вам, я принадлежала вам, жила только для вас, ваше высочество. Этот человек лжет, этот человек стакнулся с моими врагами, этот человек не имеет никаких прав на меня, Генрих. Я едва знаю его и не только не люблю, а ненавижу его и презираю. Я даже не спросила вас, жив ли он еще или убит. Я думаю только о вас…

— Так ли это? — все еще подозрительно спросил Генрих.