Две Дианы

— Н-да, вам, должно быть, и в самом деле досадно, что ваши руки скованы совестью и обычаем, но сознайтесь, для вас, военнопленного и данника, неплохо было бы получить свободу и избавиться от выкупа, перерезав горло своему противнику и кредитору.

— Милорд, — сказал Габриэль, стараясь успокоиться, — вам небезызвестно, что месяц назад я отправил своего слугу в Париж за суммой, которая так вас интересует. Я не знаю, ранен ли Мартин Герр, убит ли в пути, несмотря на вашу охранную грамоту, украли ли у него деньги, которые он вез… Я ничего толком не знаю. Ясно только одно: его еще нет. И поскольку вы не доверяете слову дворянина и не предлагаете мне самому ехать за выкупом, я пришел вас просить, чтобы вы позволили мне отправить в Париж другого гонца. Но теперь, милорд, вы уже не смеете мне отказать, ибо в ином случае я могу утверждать, что вы страшитесь моей свободы!

— Интересно знать, кому вы сможете сказать здесь, в английском городе, где моя власть безгранична, а на вас все смотрят не иначе, как на пленника и врага?

— Я это скажу во всеуслышание, милорд, всем, кто мыслит и чувствует, всем, кто благороден!.. Я скажу об этом вашим офицерам — они-то разбираются в делах чести, вашим рабочим — и они поймут и согласятся со мной!..

— Но вы не подумали, сударь, — холодно возразил лорд Уэнтуорс, — о том, что, перед тем как вы начнете сеять раздор, я могу одним жестом швырнуть вас в темницу — и, увы, вам придется обличать меня лишь перед стенами!

— О! А ведь и верно, гром и молния! — прошептал Габриэль, стискивая зубы и сжимая кулаки.

Человек страсти и вдохновения, он не мог преодолеть выдержки человека из стали.

И вдруг вырвавшееся ненароком слово круто изменило весь ход событий и сразу восстановило равенство между Габриэлем и Уэнтуорсом.

— Диана, дорогая Диана! — едва слышно проронил молодой человек.

— Что вы сказали, сударь? — вспыхнул лорд Уэнтуорс. — Вы, кажется, произнесли «дорогая Диана»! Вы так сказали или мне показалось? Неужели и вы любите герцогиню де Кастро?

— Да, я люблю ее! — воскликнул Габриэль, — но моя любовь столь чиста и непорочна, сколь ваша — жестока и недостойна!

— Так что же вы мне здесь болтали о принцессе крови и о заступничестве за угнетенных! — закричал вне себя лорд Уэнтуорс. — Значит, вы ее любите! И, конечно, вы тот, кого любит она! Вы тот, о ком она вспоминает, когда желает меня уязвить! А, значит, это вы!

И лорд Уэнтуорс, только что презрительный и высокомерный, теперь с каким-то почтительным трепетом взирал на того, кого любила Диана, а Габриэль при каждом слове соперника все выше поднимал голову.

— Ах, значит, она любит меня! — ликующе выкрикнул он. — Она еще думает обо мне, вы сами так сказали! Если она меня зовет, я пойду, я помогу ей, я спасу ее! Что ж, милорд, возьмите мою шпагу, терзайте меня, свяжите, швырните в тюрьму — я сумею назло всему миру, назло вам спасти и уберечь ее! О, если только она меня любит, я не боюсь вас, я смеюсь над вами! Будьте во всеоружии, я же, безоружный, смогу вас победить!..

— Так и есть, так и есть, я это знаю… — бормотал совершенно подавленный лорд Уэнтуорс.

— Зовите стражу, прикажите бросить меня в темницу, если вам угодно. Быть в тюрьме рядом с ней, в одно время с ней — это ли не блаженство!

Наступило долгое молчание.

— Вы обратились ко мне, — снова заговорил лорд Уэнтуорс после некоторого колебания, — с просьбой снарядить второго посланца в Париж за вашим выкупом?

— Совершенно верно, милорд, — ответил Габриэль, — с таким намерением я к вам и явился.

— И вы меня, кажется, попрекали, — продолжал губернатор, — что я не доверяю чести дворянина, поскольку не хочу отпустить вас под честное слово поехать за выкупом?

— Верно, милорд.

— В таком случае, милостивый государь, — ухмыльнулся Уэнтуорс, — вы можете сегодня же отправиться в путь.

— Понимаю, — сказал с горечью Габриэль, — вы хотите удалить меня от нее. А если я откажусь покинуть Кале?

— Здесь я хозяин, милостивый государь, — ответил лорд Уэнтуорс. — Ни принимать, ни отвергать мою волю вам не придется, вы будете повиноваться.

— Пусть так, милорд, но поверьте мне: я знаю цену вашему великодушию.

— А я, сударь, ни в какой мере не рассчитываю на вашу благодарность.

— Я уеду, — продолжал Габриэль, — но знайте: скоро я вернусь, милорд, и уж тогда все мои долги вам будут оплачены. Тогда я не буду вашим пленником, а вы — моим кредитором, и вам придется волей-неволей скрестить со мною шпагу.

— И все-таки я откажусь от поединка, — печально вымолвил лорд Уэнтуорс, — ибо наши шансы слишком неравны: если я вас убью, она меня возненавидит, если вы меня убьете, она полюбит вас еще сильнее. Но все равно — если нужно будет согласиться, я соглашусь! Но не думаете ли вы, — добавил он мрачно, — что я дойду до крайности? Что пущу в ход последнее, что у меня осталось?

— Бог и все благородные люди осудят вас, милорд, если вы будете нагло мстить тем, кто не в силах защищаться, тем, кого вы не смогли победить, — угрюмо ответил Габриэль.

— Что бы ни случилось, — возразил Уэнтуорс, — вам судить меня не придется.

И, помолчав, добавил: